В любом случае, я его всегда вспоминаю с благодарностью. И, вот реально, не жалею о том, что тогда сделал, в свои четырнадцать.
Те твари, подло напавшие со спины на пожилого человека из-за каких-то копеек, получили свое.
Ну а я — свое. Во всей этой ситуации больше всего пострадала моя сестренка, оставшаяся совсем одна, в детском доме.
И хоть был я уверен, что ни одна тварь не посмеет тронуть сестру Лехи Воротова, но все же…
Как показало время, моя уверенность — это полная фигня. Потому что Машка, она же тоже Воротова. И ее дядя Миха, в отличие от меня, сдерживаться не учил. Он учил ее нападать. И действовать. Драться за свое.
Вот она и действовала. Дралась.
Коза.
Хорошо, что все обошлось, до сих пор, как подумаю, что могло бы быть, плохо в груди становится, тошно.
Тяжко вздыхаю, встаю с кровати.
Пусть спит принцеска.
Спит и не знает, что с ней может произойти, если я не смогу себя сдержать. Она, маленькая принцеска, папина радость, мамина гордость, на самом деле и не представляет, насколько этот мир мерзкий. И насколько в нем все тонко. И рвется, сразу и в клочья.
Я сажусь на ковер рядом с кроватью, медленно выполняю специальные упражнения, призванные правильно распределить дурную энергию из одного места по всему телу. Это непросто, если концентрироваться. Отнимает много времени.
Но я и не тороплюсь никуда. Спать рядом с ней я не могу, несмотря на сытость и относительную безопасность.
Велик риск, что во сне контроль мой полетит ко всем чертям, и тогда принцеска на своей мягкой тонкой шкурке узнает, каково это — оказаться в лапах дикого зверя.
Конечно, потом все закончится, на части я ее не разорву… Скорее всего… Так, помну немного. Или много.
Но как буду с папашкой бешеным объясняться? Если доживу до объяснения, конечно же. Папашка у нас на руку крут, пристрелит из табельного и скажет, что несчастный случай случился.
Нет уж, не надо мне этих радостей. Я медленно перемещаюсь из одной позы в другую, пытаясь абстрагироваться от происходящего, но, как назло, в голову лезут воспоминания подробностей беседы с принцескиным папашкой, моим, бляха муха, непосредственным руководителем, генералом Савиным.
И вот кто мог подумать, что у такого упыря такая дочь?
Если бы я знал, ни за что бы…
Хотя, кто бы меня спросил?
Глава 7
— Задача у тебя, идиота, простая, как раз для твоих идиотских мозгов… — Савин замолкает на мгновение, осматривает меня говорящим злым взглядом, — подкинули смежники говна на лопате, как всегда… Что самим не надо — все мне. Мало кретинов в управлении, еще и здесь…
Я, естественно, благоразумно молчу, не возражаю. Хотя, есть что, конечно.
Например, что не особо-то я к Савину и просился. И вообще… Работать начинал с простой, как палка стреляющая, функции. Я и был стреляющей палкой, кстати. Вернее, приложением к ней.
Проще говоря, смертничек, которого государство использует один, максимум два раза, по своим не очень чистым делишкам, а потом в утиль отправляет. Под землю на два метра, чтоб не раскопали, чем таким мальчишечка занимался по приказу людей государевых.
Такая у меня судьба была.
И нет, я не дурак, что сам пошел, по своей воле и по убеждениям.
Вернее, пошел-то я по своей воле, но вот убеждения…
Не было у меня никаких убеждений.
И выхода не было.
Тут либо долгие годы отсидки, либо веселая, но короткая жизнь на воле. Я выбрал второе. Решил, идиот, что главное — оказаться с другой стороны решетки. А там уж выкручусь.
Ага, выкрутился.
Меня выкрутили.
Так выкрутили, что дышать не мог, больно было.
Потому что, когда на волю попал, выяснилось, что не для кого мне дышать.
Сестренка моя, единственный близкий, родной человечек в этом мире, пропала бесследно. Растворилась, словно и не было ее.
Что я тогда пережил — не передать. И что потом пережил, когда обстоятельства ее пропажи выяснял.
И не выяснил ничего толком.
Вспоминать сейчас это все тяжко, потому привычно переключаюсь на знакомую эмоцию: ненависть.
Генерала, своего непосредственного руководителя, я ненавижу с такой страстью, с какой только может ненавидеть новобранец «деда».
Но, ради справедливости стоит отметить, что Савин — еще не самый хреновый начальник.
Орет, конечно, но в генералы без луженой глотки не попадают. Это в армии. А вот в конторе… Видно, то же самое.
Короче говоря, генерал высказывается о моих умственных способностях, я привычно пережидаю, готовясь морально к тому, что мне этот дурак подкинет в этот раз.
Между прочим, вне графика!
Я отдохнуть планировал! И он мне обещал, обещал!
Я, признаться, в Москву ехал с тайной надеждой получить отпуск за хорошо проведенную операцию на севере. А я ее хорошо провел! Очень хорошо! Без потерь! И с прибылью для родной конторы и любимой страны!
Но вот стою, слушаю генерала и понимаю, нифига. Не будет тебе, Леха, отпуска. В мечтах только.
— Ладно, — выдыхает Савин, — за последнее задание тебя к награде представили.
Радость-то какая! Главное, что не посмертно. А все шансы на это имелись, все…
— Служу России!
Генерал морщится.
— Одно дубье стоеросовое вокруг… Тебе положен отпуск… Две недели. Поедешь на фестиваль… — тут он заглядывает в бумажку, — этнической музыки. Это где-то в жопе Башкирии. Информацию получишь от секретаря по почте.
— Да я как-то не особо по этнической музыке… Я в отпуск к родным хотел… — делюсь своими планами на тот случай, если Савин просто решил облагодетельствовать и позабыл, что у меня свое мнение имеется.
А внутри растет удивление: какая, к чертям, этническая музыка? Это вместо путевки на юга нас теперь в самую дальнюю задницу страны отправляют? Понятно, почему у них вечный кадровый недобор…
— Мне плевать на твое отношение к музыке, — рычит Савин, — ты туда не развлекаться едешь…
О, как… Накрылся, то есть, мой отпуск… Точно накрылся. Без вариантов. Черт!
— Надо будет одного человечка выцепить и привезти в столицу. Желательно, так, чтоб она не знала, кто за ней прислал.
— Она?
— Да. Вот, данные на объект.
Он передает мне пару бумажных листков. Савин у нас — большой любитель распечаток, в электронном виде ему не передается информация.
Беру, куда деваться. И удивленно разглядываю фото, в черно-белых тонах. Молодая, совсем девчонка. Восемнадцать есть? Есть. Уже хорошо.
