божества. Ведь родители Валентина Георгиевича и его сестры молились именно Мите Тракторенко. Имеет смысл изначально рассматривать эту странную фамилию как выражающую мужскую ипостась неизвестной могущественной силы. А вот зачатки уникального верования следует искать определенно на Севере. Мазковы оттуда».
Размышления уводили меня в очень щекотливую тему теснейшей индоарийской общности, истоком которой является обширная территория нескольких областей: Архангельской, Вологодской, Мурманской, плюс Карелия — то есть тех, какие принято относить к Русскому Северу. Но академическая точка зрения на неразрывное единство народа, из которого вышли славяне, индийцы и иранцы, такова: ложь и профанация! Хотя факты успешно доказывались и подтверждаются до сих пор не потерявшими совесть и профессиональную честь учеными, начиная со второй половины девятнадцатого века и по настоящее время. А если быть совсем точным, о подобных догадках писали еще древние историки.
Помню, на первом курсе, в первый день занятий, на первой паре, стучал по кафедре кулаком профессор Вальдман, окидывая аудиторию колким брезгливым взглядом.
— Никакой тесной индоарийской общности на территориях, называемых Русским Севером, не было! Запомните! Не было! Псевдонаучная ложь! Факты — лишь домысел и ничего не значащие совпадения!
В общем нужно сказать, древним славянам, особенно той части, куда потом отнесут русичей, сильно не повезло с их будущими исследователями. В моей голове еще до вуза сложилась картинка, вернее, видение, преследовавшее меня всю жизнь.
Мрачная неуютная комната. Стол с зеленым сукном, освещаемый узким лучом лампы с колпаком. На грубом стуле сидит очередной молодой исследователь: быть может, историк, этнограф, лингвист, искусствовед или археолог, только-только начинающий специалист по прошлому славянского народа. Напротив, за гранью светового луча — Наставник с папиросой. Его лица не видно, но цепкий взгляд жжет даже из темноты.
— Наш разговор секретен, — глухо и внушительно говорит Наставник. — Вы ступаете на стезю науки. Можете делать любые открытия. Проводите какие хотите раскопки. Стройте самые смелые гипотезы. Вы вольны в своих исследованиях. Но при одном принципиальном условии: славянский этнос вторичен по отношению к другим. Априори. Почти вся его лексика заимствована из иных языков. Его культура, быт, история вышли из окружающих народов. У него никогда не было ничего своего. Если вам покажется, что вы нашли что-то оригинальное, ищите, придумайте, от кого это было заимствовано. Вы будете заниматься наукой, исходя из этой аксиомы. Запомните на всю жизнь, для вашего же блага. Вы свободны. Следующий!
Со временем я все более убеждался, что мое видение имеет под собой реальную основу. Быть может, не в таком утрированном виде, но все же. Я наблюдал, как седые, написавшие горы книг академики важно пыжились, водя пальцем по карте от Прикарпатья до Урала, ныряя вниз, к придонским степям и на Ближний Восток, в бесчисленных попытках найти безопасное для научной критики место бездомным нашим предкам. Слово «Гиперборея» вызывало у профессоров инфаркт. Сталкиваясь с любым неясным по смыслу и происхождению словом, они тут же бросались утверждать его заимствование из чужих языков, даже не пытаясь покопаться в своем родном.
Доктор исторических наук Соломон Давтян на одном из публичных докладов, приуроченных ко Дню славянской письменности — ежегодному событию, имеющему под собой абсолютно ложную основу, посетовал, шутя, что ревнителей теории индоевропейской общности, якобы существовавшей на Русском Севере, нельзя, к сожалению, отмечать выжженным клеймом. Кто-то из студентов в зале крикнул: «Сволочь! Надень им белые нарукавные повязки!». Его тут же вывели.
Мой научный руководитель, профессор Рыбкин, изначально советовал мне этой темой не заниматься.
— Ну не нужно пытаться разрушить то, что уже построено, Вадим, — вздыхал он, протирая, с большими толстыми линзами, очки. — Ломоносова в Академии — и то на колени поставили, с его правдой. А вы не Ломоносов. Система, концепции, теории — все складненько притерто, прилажено. Копайтесь там сколько душе угодно. А на Север не лезьте вы со своей индоарийской общностью. Ложь бывает во благо, а правда может убить. Иногда в буквальном смысле. Я вас, конечно, поддержу на защите, но на многое не рассчитывайте.
И вот теперь выходило, что Тракторенко с ведическими «Митья» и богиней Сарасвати уводили меня именно на Русский Север.
Той осенью, до наступления холодов, я успел еще поездить по северным областям. К моей радости, удалось кое-что обнаружить.
Возле Великого Устюга, узнав, что я записываю старинные байки и всякую быль-небыль — а я именно так, по-простому, объяснял фольклористику жителям, — мне посоветовали наведаться в село Матица, к Аграфене Терентьевне.
Старушке было на вид лет сто, а сколько точно — она и сама не знала. Жила с внучкой — высокой пожилой женщиной аристократической стати. Когда я несколько раз громко произнес «Митя Тракторенко», баба Аграфена оживилась и беззубым ртом, бойко окая и цокая, произнесла:
— Доли-доли-доли!
Лейся, лейся, Митя, Митенька,
по руцкам-ветоцкам,
Доли-доли-доли!
Колоском девица тебе нарецена,
а земля водицею напоена.
Это был неизвестный мне вариант древнеславянских заговоров, относящихся к аграрной магии. Она относительно хорошо изучена и описана исследователями. На ум сразу пришел старинный балканский обряд призыва дождя при засухе. Девиц, участвующих в этом ритуале, называли додолами.
«А здесь — доли-доли-доли. Может, речь тоже идет о додолах?» — подумал я. Тогда еще раз подтверждалось, что корни подобных аграрных ритуалов действительно тянутся на Русский Север. И мое предположение о связи культа «Митья Тракторенко Сарасвати» с водой тоже укреплялось.
«Исходя из всех изысканий, можно утверждать, что к этому верованию относились некоторые устойчивые номинации: «Митья Сарасвати», «Митья Тракторенко Сарасвати», «Митя Тракторенко» и просто «Митя». Безусловно, варианты с «Тракторенко» имели позднейшее происхождение» — подвел я итог.
Старушка посоветовала:
— Поезжай до моей Настёны. Бат, она-та прялку покажет.
Я отправился в Кандалакшу. Было холодно и дискомфортно, а путь предстоял долгий. К концу путешествия дорогу периодически накрывал туман. В его тяжелых пластах плыл рядом с машиной Митя Тракторенко. Вот он протянул ко мне руку, и она разбрызгалась по лобовому стеклу каплями дождя. Я понял, что утомился. Остановившись у обочины, неожиданно для себя пробормотал:
— Митя Тракторенко, тучи разгони! Солнышку дай проглянуть! Тебе моя благодарность большая.
Не успел я возмутиться собственной глупости, как в салоне автомобиля стало светло, и по приборной панели побежали яркие зайчики. Выскочившее из туч солнце резво сушило туман.
«Элементарное совпадение и работа подсознания. Ты же чувствовал, что дождь заканчивается» — подумалось мне.
Подремав с часок, я вернулся на трассу и спокойно доехал до Кандалакши. Отыскал по адресу место.
Настасья Тихоновна жила в большой квартире на втором этаже симпатичного высотного дома. Дверь открыла чернявая девушка лет восемнадцати. Представилась Кариной, родственницей.
— А, это вы бабушке
