он, — машинно-тракторные станции вряд ли имеют отношение к индуизму.
— Наверное, — рассмеялся я.
— Меня из бригадиров прочили сразу в областной совет. А я не хотел в кабинете штаны протирать. Землю любил. И до сих пор без нее жить не могу. Поэтому и барахтаюсь здесь, в Чернокошкино… — он на минуту замолчал, глядя в окно.
— Да, о надписи, — продолжил хозяин. — Я заметил ее… спустя пару лет, когда альбом перелистывал. А заметив, вспомнил, что однажды точно так же ночью, словно лунатик, проснулся и подписал карточку.
Мазков поднялся из кресла, стал чистить трубку. Я понял: сказать ему больше нечего.
— Вот и все, Вадим. После войны я никогда и ни о чем не просил Тракторенко. Чувствовал — хватит. Исчерпал я свой лимит. — Ветеран перевел на меня взгляд. — Так и жил, в душе благодарность большую имея. Сам всем помогал, кто с чистой совестью приходил ко мне. А родственники… — он махнул рукой. — С одной только сестрой общаемся, с Надей, да с дочкой ее и мужем. Кстати! — вскинул он брови, — поговорите с сестрой. Она тоже может что-то рассказать. Адрес я черкну.
Я уходил от Мазкова с непонятным чувством. С одной стороны, история про Митю Тракторенко тянула пока что лишь на нескладную быличку. Мне же нужна была какая-то материальная объективная зацепка, ухватившись за которую можно распутывать таинственный клубок. Я пока не знал, что внутри этого клубка, но чувствовал: что-то есть.
«Может, его сестра подробнее разъяснит?» — думал я.
Ехать далеко не пришлось. Надежда Мазкова, по мужу Окунева, жила в Холмогорах, недалеко от Чернокошкино.
Прощаясь, Валентин Георгиевич сказал:
— Позвоню сестре. Иначе говорить об этом с вами она не будет.
Деревянное жилье семьи Окуневых напоминало пряничный домик из сказки. Только портила вид овальная, с ржавым подтеком, спутниковая антенна, присосавшаяся к резному углу дома, словно инородная опухоль к здоровому телу.
Надежда Георгиевна была одна. Выглядела в противоположность брату: маленькая, плотно сбитая, как старичок-боровичок в женском варианте. Ее плечи, несмотря на погожий день и теплынь в комнате, покрывал серый пуховый платок.
Хозяйка засуетилась возле стола. На расшитой петушками скатерти появились вазочки с вареньем, корзинка домашней сдобы и большой фаянсовый чайник.
— Звонил, звонил Валя. Просил поговорить с вами как есть, — кивнула она, опуская возле меня исходящую ароматным паром чашку. — Вы пейте, Вадим, пейте. Чаек брат привозит. Ему приятель из Калькутты шлет. У нас такого не сыщешь.
— Хоть индийцы не испаскудились, — заметил я.
Хозяйка рассмеялась.
— Вижу, хорошо вас приветил брат!
Надежда Георгиевна подвинула ближе ко мне блюдо с булочками и перешла к сути дела.
— Я всю жизнь проработала учительницей в школе. Младшие классы. Тихо-спокойно. Ничего такого, как у Вали, со мной никогда не бывало. Вот только… — она задумалась, — чудно выходило иногда, словно наваждение. Очнешься и думаешь: что ж это было-то? А началось все со школьной поры…
Я слушал уютный говорок хозяйки. Перед глазами проплыло, окруженное березками, большое бревенчатое здание с вывеской «Школа». В тесных, с массивными подоконниками, коридорах было шумно. Оживленная переменой неслась, гулко топая по дощатым полам, детвора. Ребята постарше собирались возле окон небольшими группами. У высокой двустворчатой двери в класс стояла взволнованная Надя. На ее рукаве алела повязка старшей по звену. Напротив, то и дело проводя пальцем по шмыгающему носу и теребя кончик замусоленного пионерского галстука, потупился патлатый мальчуган.
— Как тебе не совестно, Сережка! — с жаром произнесла Надя. — Ты что учительнице у доски говорил? Прыгнешь под поезд, если тебе двойки в журнале не исправят? Да как ты смеешь! Разве может советский человек, пионер, думать о самоубийстве! Да за такие мысли… Стыдись, стыдись, Сережка, ведь тебя слышал Митя Тракторенко!
Мальчишка вздрогнул и опустил голову ниже.
Я тоже дернулся, освобождаясь от видения. Посмотрел на хозяйку.
Она кивнула.
— Вот-вот. Меня тоже тогда как наваждением взяло. Почему я сказала о Тракторенко — ума не приложу. В ту минуту появилось такое ощущение… словно вот-вот откроется входная дверь и в коридоре появится Митя. Стройный, с волевыми скулами, одетый в кожаную косоворотку, на которой горит кимовский значок. Подойдет к Сережке, посмотрит на него кристальным взором и скажет: «Эх ты!».
— Может, вера родителей как-то повлияла на вас? — мягко предположил я. — Вот Валентин Георгиевич рассказывал…
Женщина замотала головой.
— Нет, нет! Никогда я не молилась Тракторенко, словно богу, не просила ни о чем. Только один раз, несколько лет назад. Потом расскажу. Я и в бога-то не верила. И сейчас без него обхожусь. Все своими силами да вот этими руками, — она показала натруженные морщинистые пальцы. — Это нынешние учителя тяжелее авторучки ничего не поднимают. Везде автоматизация. А в наше время пришлось поработать. Да и теперь… Муж еще в пятьдесят седьмом за длинным рублем на Дальний Восток подался. Так и не вернулся. Только алименты слал. Сыновья, Коля и Петя, в Германию со своими немками уехали, перед развалом Союза. Открытками на Восьмое Марта поздравляют, — горько усмехнулась она. — А вот это все, — Надежда Георгиевна обвела рукой хозяйство, — дочка с зятем помогают. Он головастый, дочкин Борис. Не пьет. Налево не смотрит. Редкость сегодня. Внучка заезжает. И брат наведывается подсобить.
Мы немного помолчали.
— А Сережка этот? Когда вы его отчитывали, не спросил, кто такой Митя Тракторенко?
— В том-то и дело, что нет! — вздохнула хозяйка. — Ну ладно — Сережка. Он мог подумать, это кто-то новый из комсомольской ячейки. Но и у меня не было таких знакомых. А ведь сказала! И до сих пор себя виноватой чувствую. Погиб Сережка через год. Шпана зарезала на улице. Рассказывали, на простыне его до больницы несли. Не успели, — Надежда с тоской посмотрела на меня.
— Точно совпадение. Вы и терзать себя не думайте, — убежденно произнес я.
— Ох, хорошо, если так, — кивнула она. — Или вот другой случай. Вы пейте чай, а я расскажу.
— Спасибо, — я охотно подставил чашку под чайник. Напиток действительно был очень вкусным, не в пример нашим чаям.
— Я уже учительницей работала. Первые — третьи классы. Детишек разных хватало. Балбесов и двоечников тоже. И был у нас директор. Как помню, Конников его фамилия. Толстый маленький тип. Ему бы в торговле работать, а он в школьную систему полез. Поговаривали, наверху у него кто-то влиятельный был. Слушок пополз, что любит он подарки. — Надежда Григорьевна махнула рукой. — Прошлое всегда идеализируют. А в наше время подлецы и взяточники тоже встречались. Только меньше их было. И брали втихую, не как сегодня — в открытую. Ну так вот повадились к директору родители
