Затем взглянул на карту. Провел пальцем линию, соединяющую Краков, Бремен, Амстердам, Брюссель и Париж.
Где-то у Сен-Кантена палец его задержался: убийство.
В Париже линия резко обрывалась. Двое мужчин исчезают прямо посреди Елисейских полей.
Остаются только чемоданы в номере и миссис Мортимер, у которой в голове столько же мыслей, сколько вещей в пустом дорожном бауле Петерса Латыша, стоящем посреди его спальни.
В трубке Мегрэ так булькало, что это начало раздражать комиссара: он вытащил из ящика связку перышек, прочистил мундштук, открыл дверцу печурки и бросил туда грязные перья.
Четыре кружки были пусты, пена клочьями оседала на их стенках. Из соседнего кабинета кто-то вышел, повернув в замке ключ, и зашагал по коридору.
— Кто-то освободился, — вздохнул Торранс. — Наверное, Люкас. Он задержал сегодня двух торговцев наркотиками, и все благодаря одному маменькиному сыночку, который заглотил приманку.
Мегрэ помешал угли, выпрямился, лицо у него было красное. Он машинально взял пакетик из вощеной бумаги, вытащил оттуда прядь волос, блеснувших в свете пламени.
Затем вновь подошел к карте, на которой маршрут Латыша, намеченный невидимой линией, изгибался, образуя почти полукруг.
Зачем из Кракова делать крюк, заезжая в Бремен, вместо того чтобы прямо ехать в Париж?
Пакетик все еще был в руках Мегрэ. Он пробормотал:
— Здесь должна была быть фотография.
В самом деле, это был один из тех конвертиков, которыми пользуются фотографы, выдавая клиентам фотографии.
Однако фотографии такого формата делают теперь только в деревнях и маленьких провинциальных городах.
Раньше их называли «альбомными».
Фотография, которая должна была лежать в конвертике, наверное, представляла собой желтоватый глянцевый портрет, наклеенный на картонку примерно в половину почтовой открытки?
— В лаборатории еще кто-нибудь есть? — неожиданно поинтересовался комиссар.
— Еще бы! Они же не закончили с материалами по убийству в поезде, проявляют снимки.
На столе оставалась всего одна полная кружка. Мегрэ одним глотком осушил ее, надел пиджак.
— Пойдешь со мной?.. На таких портретах обычно есть рельефный оттиск фамилии фотографа и его адрес…
Мегрэ не понадобилось объяснять Торрансу, в чем дело.
Вместе с бригадиром они двинулись по сложному переплетению лестниц и коридоров, добрались до чердачного этажа Дворца правосудия и вошли в лабораторию отдела идентификации.
Сотрудник лаборатории взял в руки конвертик, помял его в пальцах, вроде бы даже понюхал. Потом устроился под яркой лампой, подвинул к себе устрашающего вида прибор на каретке.
Принцип был прост: на белом листке бумаги, соприкасающемся в течение известного времени с другим листком, на котором написан или напечатан текст, в конце концов отпечатываются буквы последнего.
Невооруженным глазом их не обнаружить, но отпечаток становится виден на фотографии.
А раз уж в лаборатории была печка, Мегрэ неминуемо должен был застрять около нее. Он так и простоял почти час, не вынимая трубки изо рта. Торранс неотступно следил за манипуляциями фотографа.
Наконец дверь в темную комнату распахнулась. Из-за двери раздался голос:
— Кое-что есть!
— Что именно?
— Портрет подписан: «Леон Мутэ, фотоателье, Фекан, Бельгийская набережная».
Поистине нужно было иметь профессиональное чутье, чтобы прочесть еле заметный отпечаток на пластинке, на которой Торранс, например, видел только какие-то неясные тени.
— Хотите посмотреть фотографии трупа? — весело спросил фотограф. — Получились превосходно! А ведь в вагонном туалете и места-то не было. Представляете, пришлось подвесить аппарат к потолку…
— В город — прямой? — осведомился Мегрэ, указывая на телефон.
— Да. После девяти вечера телефонистка уходит. Тогда меня переключают напрямую.
Комиссар вызвал «Мажестик», на другом конце провода подошел один из переводчиков.
— Мистер Мортимер Ливингстон вернулся?
— Сейчас узнаю, месье, С кем имею честь?
— Полиция.
— Он не возвращался.
— Господина Освальда Оппенхайма тоже нет?
— Еще нет.
— Чем занята миссис Мортимер?
Пауза.
— Она… По-моему, она в баре.
— Иначе говоря, пьяна?
— Да, выпила несколько коктейлей. Утверждает, что не пойдет к себе до возвращения мужа. А…
— Что еще?
— Алло! — раздался в трубке другой голос. — Говорит управляющий отелем. Есть что-нибудь новое? Вы что-нибудь узнали? Как вы думаете, об этой истории будет сообщено в газетах?
Мегрэ цинично повесил трубку. Чтобы доставить удовольствие коллеге, он пошел взглянуть на еще мокрые и блестящие фотографии, развешанные в сушилке.
Рассматривая их, он не прекращал разговор с Торрансом:
— Ты, старина, отправишься в «Мажестик». Главное, не обращай внимания на управляющего.
— А вы, шеф?
— Я отправлюсь к себе в кабинет. Поезд на Фекан отходит в полшестого. Нет смысла заезжать домой и будить жену. А скажи-ка, пивная, должно быть, еще открыта? По дороге закажешь для меня кружку пива.
— Одну? — переспросил Торранс с невинным видом.
— Как тебе будет угодно, старина. У официанта хватит соображения приготовить три или четыре. И пусть не забудет сандвичи.
Друг за другом они спустились по бесконечной винтовой лестнице.
Оставшись в одиночестве, фотограф, облаченный в черную блузу, просмотрел ради собственного удовлетворения только что проявленные снимки и принялся их нумеровать.
В насквозь промерзшем дворе оба полицейских расстались.
— Если тебе почему-либо понадобится уйти из отеля, оставь там кого-нибудь из наших, — посоветовал комиссар. — В случае чего звонить я буду туда.
С этими словами Мегрэ поднялся к себе в кабинет и с такой силой начал помешивать угли, что решетка чуть не разлетелась.
Глава 4
Старший помощник со шхуны «Морской дьявол»
Уже на станции Ла Бресте, где в половине восьмого появился Мегрэ, сойдя со скорого Париж — Гавр, можно было почувствовать, что такое Фекан. Темный буфет, грязные стены, прилавок, на котором плесневели песочные пирожные, выложенные пирамидой, парочка бананов да пяток апельсинов.
Шторм ощущался здесь еще сильнее. Дождь лил как из ведра. Чтобы перейти с одного пути на другой, приходилось шлепать по колено в грязи.
