в моей груди капелькой воска на живое сердце.
Наконец Регина пришла. Скинула куртку, сумку, начала снимать сапоги.
– Помочь? – спросил я.
Где-то на подкорке у меня отражалось, что беременным помогают снимать обувь.
– Я ещё помню, как пользоваться молнией, – ответила она.
Я видел, как Регина устала. От занятий ли, от наших ссор или просто от меня.
Меня вдруг насквозь пронзила мысль, что я потеряю её. Она уйдёт навсегда, и я уже не смогу её вернуть.
Я подошёл к ней и опустился на колени возле её ног. Чтобы как-то оправдать такой порыв, принялся расстёгивать молнию на её сапоге.
Чувствовал, что она смотрит на меня, но сам ей в лицо не смотрел.
– Чем пахнет? – спросила она.
– Твоей любимой курицей в кисло-сладком соусе.
Я надеялся, что она улыбнётся, но она только поморщилась.
– Не хочешь?
Регина мотнула головой.
– Извини, – промолвила она совсем как раньше – до того момента, как мы начали постоянно ругаться.
Я понял, что должен как можно дольше тянуть эту атмосферу. Так долго, чтобы она накрыла, поглотила нас обоих, чтобы Регина больше не видела во мне негодяя, а рассмотрела того парня, который семь лет назад осмелился познакомиться с ней в трамвае.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Тошнит.
Она и вправду была бледной.
– Ты говорила об этом врачу?
Она замотала головой.
– Тогда ещё не тошнило. Пару дней назад начало.
– Может, тебе приготовить что-нибудь? – предложил я. – Что ты хочешь?
– Сейчас ничего не хочу.
На столе остывал ужин из её любимого, жутко дорогого ресторана. Но мне было наплевать. Я радовался, что у нас наконец-то получается хоть немного поговорить.
Я поднялся и помог подняться ей. Она сделала шаг, но я удержал её за запястье, а потом, пока она не сопротивлялась, притянул к себе и обнял.
– Мне жаль, что всё вышло так, – сказал я, понимая, что сейчас меня спасёт только правда. – Я никогда себе не прощу, что не видел твои глаза, когда ты узнала результат теста.
Плечи Регины вздрогнули. Она беззвучно заплакала.
Мне и самому хотелось плакать – моя Регина возвращается ко мне.
– Ты скажешь, что решила сделать? – спросил я самое важное.
– Да, – всхлипнула она. – Я уйду от тебя и буду воспитывать ребёнка одна.
Я мысленно усмехнулся. Усмехнись я по-настоящему, и наш хрупкий мир полетел бы ко всем чертям. Но я не верил, что Регина вправду со мной разведётся. Не когда она, плача, уткнулась лбом мне в грудь.
– Я смогу сама, – снова всхлипнула она.
– Конечно, сможешь, – ответил я, гладя её по спине. – Только я без тебя не смогу. И без него теперь уже тоже.
Я коснулся ладонью её живота, и она зарыдала.
– Ненавижу тебя!
Я засмеялся.
– Наверное, пока ещё любишь. Я тебя тоже.
***
Я много думал про смерть. Много читал. Представлял.
Меня успокаивало, что всё начинается с потери сознания. Какой бы ни была боль, момент отключения изменит всё. Без сознания ты уже ничего не чувствуешь и не боишься, а теряешь его так, словно засыпаешь в своей постели – незаметно.
Раз за разом я представлял, как ей было больно. Я видел, как её мучили схватки, повторяющиеся каждые пять минут. И я ничего не мог сделать, никак не мог ей помочь. Мне бы хотелось забрать себе её боль. Хотя бы часть этой боли. Не оставлять её одну.
Но в какой-то момент акушерка выставила меня из родильного блока – велела принести воды. Может быть, Регина сама попросила об этом акушерку, я не знаю. Она часто шептала что-то, притянувшись к её уху.
Я вышел на несколько минут. Обошёл весь чертов этаж в поисках кулера. А когда снова направился к палате, увидел, что туда уже бегут врачи с напряжённо-сосредоточенными лицами.
Больше меня не пустили к Регине.
Больше я не видел её живой.
Рождение дочери должно было стать нашим общим счастьем, а стало моим горем.
***
Я не знаю, сколько просидел на скамейке перед больницей. Может, минут пятнадцать, а может – двадцать часов или три дня. Время стало неважным и отошло куда-то за границы разума. Теперь от него не было ни толку, ни проблем. Оно стало тягучим, мягким, как желе, и совершенно бессмысленным.
Я не плакал, не рыдал, не бился в истерике. Я ничего не чувствовал, ничего не хотел. Меня, словно мяч, выбили с поля в аут. Я не до конца понимал, что произошло. Как-то резко и безнадёжно отупел. Чувствовал только, что жизнь моя разломилась.
Огромный материк, на котором я ел, спал, любил, пошёл трещинами, как бывает от землятресения, и кусок за куском ушёл под воду. В непроглядный океан скорби.
Я не заметил, как ко мне подсел врач, принимавший роды. Только когда учуял запах сигаретного дыма, понял, что не один.
– Закуришь? – предложил он, когда я к нему повернулся.
Я мотнул головой. Регина терпеть не могла, когда от меня пахло табаком. Особенно в последние месяцы.
Какое-то время мы сидели молча. Врач, откинувшись на спинку скамейки и закинув ногу на ногу, курил.
– Долго будешь тут сидеть? – спросил он наконец.
– Не знаю.
– У меня уже закончилось дежурство. Часа два назад. А ты всё сидишь.
Мне было наплевать.
Он вздохнул.
– Медсёстры говорят, ты так и не сходил к ребёнку.
Я молчал.
– А пойдёшь?
– Нет.
Врач выдохнул.
– Ребёнок-то не виноват, – сказал он тихо, искренне.
– А кто тогда? – спросил я как-то беспросветно глупо.
– Да никто. Иногда так бывает.
– Так бывает? – эхом повторил я, наверное, чтобы понять смысл, но не понимая его.
– Да, – уверенно сказал врач. – Никто не виноват. Иногда трагедии случаются сами собой.
– Нет, – ответил я вдруг с откуда-то взявшейся решительностью. – Если бы не ребёнок, она была бы жива.
Врач хмыкнул.
– Раз уж ты так считаешь, то скажи мне – ребёнок у вас появился сам собой? Зачался непорочно?
Я повернулся к нему. Мне хотелось его ударить.
Думаю, он прочитал это по моему лицу, но даже не шелохнулся.
– Ты любил жену, – сказал он, и мне полоснуло ножом по уху прошедшее время. – Вижу, что любил. Но её больше нет. Зато есть ребёнок…
Я замотал головой, и врач замолчал, как-то разочарованно выдохнув.
Только сейчас я заметил, что он ещё молод. Чуть старше меня, с начинающейся сединой, но лицо ещё молодое.
– Я могу его оставить? – спросил я.
Теперь врач замотал головой.
– Не вздумай.
Я отвернулся.
– Иди домой, – сказал врач. – Поспи, а утром приходи и взгляни на ребёнка.
– Нет.
Я почувствовал руку
