— Я прочел почти все к половине седьмого — работаю ведь я быстро, и глаз у меня наметанный. Кончил вычитывать утром, часов в одиннадцать, и передал Бейтсу для отсылки по почте.
— В какой части книги находятся эти спорные места?
— В третьей главе и в конце тринадцатой.
— Вы прочитали тринадцатую главу до того, как ушли вечером домой?
— Да. Из семнадцати глав я прочел четырнадцать.
— Таким образом, кто-то приложил руку к верстке либо после того как вы ушли, либо на следующее утро. Иначе вы заметили бы пометку «Надо!», когда читали.
— Конечно.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно.
— Что ж, давайте тогда начнем с вечера. Вы имеете представление о том, кто мог находиться в помещении после вашего ухода?
По словам Стивена, компаньоны обсуждали с ним этот вопрос только вчера. Теперь невозможно восстановить даже их собственные действия в тот вечер — четыре с лишним месяца назад. Но, насколько они припоминают, Джералдайн поднялся к себе на верхний этаж сразу же после шести тридцати. Лиз Уэнхем вышла из издательства около шести тридцати. Бэзил Райл работал до семи, после чего ушел. Что же касается служащих, часть из них кончает работу в пять, остальные в пять тридцать; исключение составляют только секретарши компаньонов — они иногда остаются работать сверхурочно. Но по табелю видно, что вечером двадцать третьего никто из секретарш не задерживался.
Из дальнейших расспросов Найджелу стало ясно, что парадный подъезд запирается на замок и на засов в пять тридцать; те, кто задерживается, должны выходить через боковую дверь. Секретарша сидела в приемной до пяти тридцати и заверила компаньонов, что после своего ухода генерал Торсби не возвращался.
— А эта боковая дверь? У кого от нее ключи?
— У компаньонов. У меня. И есть запасной ключ в столе у секретарши в приемной. По-моему, раза два его брала Миллисент Майлз, когда хотела вернуться и поработать подольше.
— Таким образом, после семи вечера в издательстве официально никого, кроме мистера Джералдайна, не было?
— И его жены. Насколько мы знаем.
— А мисс Майлз? Она в тот день здесь работала?
— Не помню. Дело ведь было так давно…
Найджел закинул голову и посмотрел на Стивена Протеру:
— Вам кажется странным, что я выясняю, где тогда находились люди, которые явно вне подозрения? Но кто же, кроме компаньонов, автора и вас, мог тогда знать об огнеопасных пассажах в тексте?
Стивен фыркнул:
— Милый мой, вы и не представляете, какие тут сплетни…
— Но кто их пустил? Откуда они пошли?
— Ну хотя бы Джейн. Секретарша Артура. Она в тот день вела протокол совещания с Торсби.
— Да, я заметил — она не очень-то склонна держать язык за зубами.
— Вам надо учесть, что в издательствах, как ни странно, многие интересуются книгами, а уж те, кто связан с компаньонами, и редакторский состав — подавно. Ручаюсь, что новость о скверной проделке генерала за несколько часов облетела издательство.
— Охотно верю. Теперь вспомним утро. Когда вы пришли?
— В половине десятого.
— И верстка лежала там, где вы ее оставили?
— Не совсем. Но уборщицы вечно все перекладывают у меня на столе.
— Вы, случайно, не взглянули опять на купюры?
— Нет. Я стал вычитывать дальше, с той страницы, на которой остановился.
— Вы все время находились в комнате с девяти тридцати до одиннадцати, пока верстку не отнесли мистеру Бейтсу?
— Я стараюсь это припомнить с тех пор, как разразился скандал. Наверняка минут пять провел в уборной, я человек устойчивых привычек, но это было, вероятно, без четверти десять. И, конечно, иногда выскочишь с кем-нибудь поболтать. Право же, спустя такое долгое время невозможно все досконально припомнить.
— Таким образом, теоретически, к верстке могли приложить руку в любое время между шестью тридцатью вечера двадцать третьего и одиннадцатью часами утра двадцать четвертого. Потом сделать это мог либо сам Бейтс, либо неизвестная нам Черная Рука в типографии.
— Выкиньте сразу же Бейтса из головы. Он — старый зануда, но никогда ничего не сделает во вред фирме. Однако на мои слова можно полагаться, если предположить, что я говорю правду, — заявил Стивен, лукаво глядя на Найджела.
— Будем исходить из этого предположения, — ответил Найджел. — Во всяком случае, пока.
— Беда в том, что у меня было больше возможностей, чем у любого другого.
— Ну а мотив? Зачем?
— Тут вы правы. Зачем — неизвестно.
Светло-голубые глаза Найджела выражали любопытство, живое, но добродушное любопытство, которое обычно, как под гипнозом, вызывало всех его собеседников на откровенность. Даже тех, кому эта откровенность вовсе не была на пользу.
Он откинулся назад и спросил:
— Как по-вашему, кто это сделал?
Тонкие губы Стивена с опущенными вниз уголками шевелились, подыскивая слова. Что он хотел сказать, Найджел так и не узнал, потому что окошко за его спиной открылось и чей-то голос спросил:
— Как пишется «гекатомба»?[5]
— Я этого слова не употребляю, — желчно кинул через плечо Стивен.
— Но у вас же есть орфографический словарь? — Голова Миллисент Майлз просунулась в окно, как лошадиная морда из стойла. — Ах, к вам кто-то пришел…
— Да.
— Может, вы нас познакомите? — спросил, поднимаясь, Найджел.
— Мистер Стрейнджуэйз — мисс Майлз, — буркнул Стивен. — Он у нас немного поработает.
Миллисент Майлз протянула в окно руку в кольцах:
— Очень рада. Надеюсь, вы меня поддержите. Вы должны повлиять на мистера Протеру, он так упрям!
Найджел не имел представления, о чем идет речь. Наигранно аристократическое произношение, черное шерстяное платье с перхотью на плечах, жемчужное ожерелье, большой рот с торчащими вперед зубами, блуждающий взгляд зеленых и довольно дерзких глаз, характерный для писателей и хозяек салонов. Все это Найджел отметил сразу. Беседовать через окошко было неудобно, пришлось согнуться и стать боком, словно перед железнодорожной кассой.
— Как подвигается книга, мисс Майлз? — спросил он.
Она вдруг стала вращать глазами. У нее, как он потом узнал, была такая манера, до странности не вязавшаяся с ее самоуверенностью, — как видно, пережиток тех дней, когда она была еще нервна, застенчива и неуклюжа.
— Просто мучение! — пожаловалась она.
