–Перепуганы до смерти, но при это твердят, что с Президентом не поспоришь, – стаким же успехом можно уговаривать ветер, чтоб он не дул. Он вбил себе в голову– еще в те времена, когда учился здесь и потом практиковал в Лондоне в качествебарристера, – что раз Великобритания не имеет, сравнительно с прочими странами,серьезной истории политических покушений, значит и в будущем их опасаться не приходится.И, должен сказать, идея эта на свой безумный манер довольно трогательна.
– Сдругой стороны, он все равно не сможет помешать Специальной службе делать своедело. Во всяком случае вне посольства.
– Онможет причинить им массу неудобств.
– Ну таккакова процедура, мистер Аллейн? Вы дожидаетесь его прибытия и падаете ему вножки прямо в аэропорту?
–Ничуть. Я вылетаю в его распроклятую республику завтра на рассвете, а вы тут водиночку разгребаете дело Дагенхэма.
– Ну,спасибо. Привалило-таки счастье, – сказал Фокс.
– Такчто я, пожалуй, пойду укладываться.
– Незабудьте взять старый школьный галстук.
– Доответа на эту глупую шутку я не снизойду, – сказал Аллейн.
Уже удвери он остановился.
– Забылспросить, – сказал он. – Вам не приходилось встречаться с человеком по имениСэм Уипплстоун? Из МИД’а.
– Я вэтих кругах не вращаюсь. А что?
– Онсчитался своего рода экспертом по Нгомбване. Кажется, недавно ушел на покой.Милый такой человек. Когда вернусь, надо будет пригласить его пообедать.
– Выдумаете, он мог сохранить какое-то влияние?
– Врядли можно ожидать, что он бухнется перед Громобоем на колени и станет умолятьего, чтобы тот пошевелил немного мозгами, если хочет их сохранить. И все жекое-какие смутные надежды у меня есть. До скорого, братец Фокс.
Сороквосемь часов спустя облаченный в тропический костюм Аллейн вышел изпрезидентского “роллс-ройса”, встретившего его в главном аэропорту Нгомбваны.Изнемогая от жары, он поднялся по грандиозной лестнице, вдоль которой спиной кнему замер строй руританских гвардейцев, и оказался в созданной кондиционерамипрохладе Президентского дворца.
Взаимодействиена высшем уровне принесло плоды в виде полновесного и мгновенного приема,какого удостаиваются только “особо важные персоны”.
– МистерАллейн? – произнес молодой нгомбванец, украшенный золотыми кистями иаксельбантами адъютанта. – Президент так рад вашему приезду. Он примет вассразу. Хорошо долетели?
Аллейнпоследовал за небесно-синим мундиром по роскошному коридору, из которогооткрывался вид на экзотический парк.
–Скажите, – спросил он дорогой, – каким титулом полагается пользоваться, обращаяськ Президенту?
– “Вашепревосходительство”, – обернувшись, ответил адъютант, – господин Президентпредпочитает эту форму обращения.
–Благодарю вас, – сказал Аллейн и вошел за своим поводырем во внушительныхразмеров приемную. Весьма представительный, широко улыбающийся секретарь сказалчто-то по-нгомбвански. Адъютант перевел:
– Свашего разрешения мы пройдем прямо к нему.
Двоестражей в щегольских мундирах распахнули двойные двери, и Аллейна ввели внеобъятный зал, в дальнем конце которого сидел за громадным столом его старыйшкольный приятель, Бартоломью Опала.
–Суперинтендант Аллейн, Ваше превосходительство, господин Президент, сэр, –торжественно провозгласил адъютант и удалился.
Егогигантское превосходительство уже не сидело, но приближалось к Аллейну легкойпоступью профессионального боксера. Колоссальный голос взревел:
– РориАллейн, клянусь всем святым!
ЛадоньАллейна потонула в ладони Президента, а спина получила несколько увесистыххлопков. Стоять навытяжку и кланяться, сгибая только шею, что по представлениямАллейна отвечало этикету, оказалось делом затруднительным.
–Господин Президент... – начал он.
– Что?Глупости, глупости! Фигня, дорогой мой (как мы выражались в “Давидсоне”).
“Давидсоном”назывался пансион при прославленной школе, в которой оба они учились. Громобойбыл слишком консервативен, чтобы заботиться о словах. Аллейн увидел, что он-токак раз надел старый школьный галстук. Больше того, на стене за его спинойвисела в раме большая фотография “Давидсона” с группой мальчиков, в заднем рядукоторой виднелись и они с Громобоем.
–Давай-ка присядем, – басил Громобой. – Куда бы нам? Да вот сюда! Садись,садись! Как я тебе рад!
Волосыего, похожие на циновку из стальной проволоки, уже начали седеть и напоминалитеперь дамскую шляпку без полей. Огромное тело основательно раздалось, белкиглаз чуть налились кровью, но Аллейн, словно в двойной экспозиции, видел сквозьэту фигуру выточенного из черного дерева юношу, который сидит у камина, держа вруке бутерброд с анчоусом, и говорит: “Ты мой друг: до сих пор у меня здесьдрузей не было”.
– Какхорошо ты выглядишь, – говорил Президент. – И как мало переменился! Куришь?Нет? Сигару? Трубку? Да? Ну так кури. Ты, разумеется, завтракаешь с нами. Тебеуже сказали?
– Яошеломлен, – сказал Аллейн, когда ему наконец удалось вставить слово. – Ещеминута и я забуду все протокольные тонкости.
– Забудьо них прямо сейчас. Тут же нет никого. К чему они?
– Мойдорогой...
–“Громобой”. Ну-ка, выговори это слово. Я его уже сто лет не слышал.
– Боюсь,я едва не произнес его, когда вошел. Мой дорогой Громобой.
Президентпросиял неожиданно щедрой улыбкой, производившей точь в точь такое жевпечатление, как прежде.
– Вот иладно, – негромко сказал он и после довольно долгой паузы добавил: – Видимо,мне следует спросить, что стоит за твоим визитом. Ваши официальные лица, как тызнаешь, не очень многословны. Они сообщили только, что ты приезжаешь и был быне прочь меня повидать. Я, разумеется, страшно обрадовался.
“Да,задали мне задачу, – подумал Аллейн. – Одно неверное слово и я не толькопровалю мою миссию, но, похоже, загублю старинную дружбу и даже посею семенаполитически опасного недоверия”. И он сказал:
– Яприехал, чтобы кое о чем тебя попросить и сожалею, что приходится досаждатьтебе этим. Не стану притворяться, будто мое начальство не знает о нашей старойдружбе, – которую я очень ценю. Разумеется, знает. Однако я согласился напоездку потому, что считаю эту просьбу разумной и тревожусь о твоей безопасности.
Какой-либореакции ему пришлось дожидаться в течение довольно долгого времени. Казалось,упал некий занавес. Впервые с момента их встречи Аллейн, глядя на эту немногоотвисшую челюсть, на мешки под лишенными блеска глазами, подумал: “Яразговариваю с негром”.
