потом, когда разобрались, выпустили. Да один надломился немного, трудно понять честному человеку как можно такую напраслину возводить, а другим в это верить. Второй у нас в отряде воюет, честный и порядочный человек. Пётр Аверьянович тогда много по инстанциям побегал, много порог пооббивал, чтобы правды добиться. Поэтому подозрительность и чёрствость на дух не переносит».
Алексей заверил Тишкова, что всё прекрасно понимает. И по этому поводу не надо беспокоиться. Напрасно он никого не собирается обвинять, но, если возникнут основания, всё корректно будет проверять.
Они вместе вышли из землянки. Майор пошёл отдать распоряжения насчёт места для Берестова, где тот смог бы ко всему прочему проявлять плёнки, делать фотографии и выпускать партизанский вестник.
Ему выделили небольшую постройку, ранее использовавшуюся под склад. Там быстро соорудили стол, несколько лежаков и внесли железную печку, трубу от неё вывели наружу. Новое жильё старшего лейтенанта было готово. Спартанское, но удобное.
Вечером приняли радиограмму из Москвы, Тихоходов интересовался как Алексей добрался и есть ли результаты. Ответ был кратким: «Добрался благополучно. Приступил».
***
15 ноября 1941 г.
«Начался второй этап немецкого наступления на Москву. Наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«Партизанский отряд был прижат к болотам и лишён возможности манёвра».
Алексей с головой погрузился в организацию партизанской газеты. Так назывался лист бумаги с рукописным текстом и рисунками, отражающими жизнь партизан, их творчество, содержащий полезные советы и много другой нужной информации. Здесь, за линией фронта, в условиях постоянной опасности, лишений и трудностей моральная поддержка людей приобретала особое значение.
Берестов крутился как белка в колесе. Его часто видели с блокнотом в руке, что-то записывающим, внимательно слушающим, задающим вопросы, фотографирующим. Со своей располагающей улыбкой, искренний, он живо интересовался биографиями партизан, их историями из жизни.
Вышел первый номер. Алексей очень рассчитывал на успех партизанского вестника. С одной стороны, он добивался расположения к себе, более полного доверия. Партизанская семья не сразу подпускает чужака к своим секретам. Она присматривается к нему, изучает. Людские глаза очень цепкие и способны подмечать даже самое незначительное, несущественное, но характе́рное. А с другой — усыпить бдительность того, кто наблюдал за ним. А в том, что это так Берестов не сомневался. Он периодически чувствовал на себе чей-то пристальный, холодный взгляд. И пока этот цепкий глаз изучал его, Алексей незаметно осматривался, отмечая для себя всех, в поле зрения которых он попадал. Рано или поздно кольцо сомкнётся, и старший лейтенант поймает в свои силки «опасную дичь». Дядя Семён учил, «настоящий охотник должен открыться миру, слиться с ним, и тогда он поможет привести добычу в руки. Но сам охотник должен быть всегда начеку».
Взгляд в спину способен многое поведать о своём хозяине. Когда вслед уходящему сыну смотрит мать, то чувствуется любовь, тепло, забота, нежность…, а если заклятый враг — ненависть и злоба, лёд и стужа. А между ними располагается широкий спектр эмоций, фонов, оттенков и полутонов.
Этому Алексея учил дядя Семён: «В лесу на тебя смотрят тысячи глаз, умей различать опасность и предупреждать её».
Противостояние Берестова со скрытым врагом началось. Первое соприкосновение показало, он здесь. Лагерь не покинул…
***
Над отрядом невидимо сгущались тучи. Прямая угроза его существования уже нависла над ним, но люди продолжали жить и бороться.
А пока успех первого номера партизанского вестника радовал Алексея. Бойцы смеялись, шутили, обсуждали прочитанное. Три его помощника, приданные ему в помощь Тишковым, горели желанием продолжать в том же духе, тем более материала набралось предостаточно. Однако, Берестову важно было только запустить процесс. Поэтому он уже подумывал как удобнее всего переложить свои обязанности на плечи местной «редколлегии».
— Ну, Алексей Николаевич, хорош! Ничего не скажешь! — такими словами начал Тишков, когда встретил Берестова и попросил зайти к нему в землянку, а потом, оказавшись наедине, продолжил, — если бы не знал зачем ты сюда пожаловал, верил бы, как и все, что газету писать.
Через пару минут к ним присоединился Руденко.
— Итак, Алексей Николаевич, чем ещё порадуешь? — спросил майор.
— К сожалению, пока немногим. То, что он здесь, это точно. Факт! Пока только собираю информацию и пытаюсь составить его психологический портрет. Мне важно понять, как он действует, как ориентируется в обстановке. Один знакомый учёный называл этот процесс «скирдованием». Он мне советовал: «Ты пока скирдуй, скирдуй, выводы потом делать будешь».
— И всё же каковы первые итоги?
— Только наброски. Он расчётлив, крайне выдержан, умеет вызывать доверие, общителен.
— А позволь узнать, как ты это установил? — поинтересовался Пётр Аверьянович.
— У меня свои методы, — уклончиво ответил Берестов.
— У нас с Петром Аверьяновичем большой опыт общения с людьми, — сказал майор и, указывая на секретаря райкома, продолжил, — а он, так вообще, как я успел заметить, большой знаток человеческой души. А вот врага ни он ни я распознать не смогли. Ладно, продолжай.
— Поэтому могу заключить, что этот человек средних лет либо старше. Я исключил из своего списка людей молодых, недавно окончивших школу, и, конечно, всех женщин отряда. Далее, я проанализировал все провалы и круг лиц, знавших об операциях прямо или косвенно. Это несколько сужает круг поиска. Личный контакт дал мне большую пищу для размышления. Кстати, хочу Николая и двух бойцов, что были при обозе, подключить. Я заметил, они надёжные ребята.
— Эти да! — согласился Тишков, — не возражаю.
— Николая я давно знаю, — проговорил Пётр Аверьянович, — проверенный человек. Фамилия, кстати, у него необычная — Чертак. У него отец и дед хорошими людьми были. Дед перед самой войной умер, а отца за помощь нам расстреляли.
— А жена, дети? — спросил Берестов.
— У брата за Уралом, — ответил Руденко.
— А где ваша семья, Пётр Аверьянович?
— Надеюсь далеко, — секретарь райкома тяжело вздохнул, — я их лично на поезд посадил. И больше не видел, вестей от них не получал. Да и какие теперь могут быть вести, когда я здесь в лесу.
— Да, — Тишков встал, закурил, — семья…Я свою тоже с июля не видел. А у меня два сына, хорошие мальчишки. Оба на меня похожи.
Снаружи землянки явственно стало различаться какое-то движение, шум. В командирское убежище вбежал радист.
— Срочная радиограмма из центра, товарищ майор.
— Давай сюда.
Тишков прочитал быстро и нахмурился, желваки заходили на скулах.
— Всё, Серёжа, свободен, — Степан Иванович отпустил радиста.
— Плохи дела, — начал майор, когда радист вышел, — из центра сообщили, что через три, максимум четыре дня по наши души направится не менее полка немцев, усиленного полицаями. Видать у них намечается серьёзная кампания, раз решили для начала с нами разделаться.
