слове и каждом взгляде. А уж там-то — Ахилл покосился влево, — там-то одна большая, драконья, всеобщая ложь: он, видите ли, только что спустился с Каменного моста, шел по набережной, слева за рекой белесо мерцал Большой Кремлевский дворец.
Ахилл думал так, и гадость наползала на душу еще противней, гуще, и это значило, что Славкина история не кончена — по крайней мере для него, Ахилла, и разъедает его, и мучает. И будет мучить. Обычно из Красного в город он ехал, как будто и, правда, принявший наркотика, — приободренный, в легкой эйфории; а сейчас ему казалось, что случившееся там навсегда связалось с этим местом, что в Красном хорошо уже никогда не будет, и вообще никогда и нигде ничего не будет. «А не начнется ли сейчас мигрень?» — подумал он с тоской. Когда такая гадость в голове, жди мигрени, это он знал лет с шестнадцати. Может, у Славки тоже бывает мигрень? Надо спросить.
Ахилл свернул в глубокий двор — когда-то все здесь принадлежало Софийскому монастырю, — надавил на стеклянную дверь, заклубился морозный пар, ногой он задел что-то мягкое — белая собачонка сгустившимся клубом пара явилась пред ним, Ахилл отпрянул несколько назад — не то чтоб снова не задеть ее, не то чтоб дать себе мгновенье совладать с пришедшим сразу в голову: «Но что я вижу? Явь иль сон? Растет мой пудель, страшен он!» — сквозь клубы пара проявился Мефистофель, Ахилл захлопнул дверь наконец, вокруг прояснилось, — отвратительный Бартелев стоял у раздевалки, а чуть поодаль Директор всплескивал руками и нервно вскрикивал: «Куда же гардеробщица ушла? Куда она девалась?»
— Подождем, подождем, ничего, Муся-Муся, к папочке иди, иди к папочке, — ласково ворковал Бартелев и, улыбаясь, влюбленно смотрел на собачку. Но та по-прежнему льнула к ногам Ахилла, и Бартелев на него взглянул.
— Здравствуйте, — с нежной улыбкой сказал он Ахиллу.
Тот проворчал невразумительное «равств», что прозвучало как короткое собачье «р-р-р». Директор — льстивый царедворец, умевший чувствовать нюансы человеческих взаимоотношений, испуганно проговорил:
— Денис Денисович, — Михаил Ильич Вигдаров, он наш автор, не знакомы?
— Здравствуйте, — продолжая улыбаться, еще раз сказал Бартелев и протянул руку. Ахилл ее пожал.
— Позвольте? — вдруг воскликнул Бартелев. — Ведь вы же Ахилл? Тот самый!?
Ахилл пожал плечами.
— О, я слышал вашу музыку, ту… — маэстро Бартелев запнулся.
Еще бы он не слышал? И он слышал именно «ту» музыку: пьеса для струнного октета «Задержание», в которой Ахилл использовал задержания как особый демонстративный прием, приобрела скандальную известность: название пьесы, а главное, сама музыка трактовались слушателями как некое звуковое — скажем, музыкальное — свидетельство акции «задержания» — разгула грубой силы («силу» все понимали конкретно: власти, гебисты, милиция), жестоко подавляющей свободный, но беззащитный разум и слабую, легко ломаемую волю. Начальство не сразу опомнилось, «Задержание» исполнялось трижды, потом последовали — именно задержание и запрещение, а далее разгромная статья в «Советском композиторе», после чего музыку Ахилла года два нигде нельзя было исполнить. И этот Борделев (чуть измененная фамилия давно уже была прилеплена к корифею, еще до того, как он стал таковым) — он, конечно, был одним из тех, кто с удовольствием травил Ахилла. Теперь же великий народный артист улыбался, Ахилл смотрел ему прямо в физиономию, и такая вполне понятная, вполне человеческая растерянность забегала в глазах великого, что Ахилл почти что тоже улыбнулся.
— Вот хорошо, — поспешил продолжить Бартелев, — вы меня очень интересуете, эта ваша новая техника, знаете, кому хочется быть консерватором, а? — И он обернулся к Директору, чтобы тот одобрил его юмор. Директор дважды и очень серьезно кивнул и тем одобрил. — А не вернуться ли нам на минутку в ваш кабинет? — спросил его Бартелев и вежливо спросил у Ахилла: — Вы не торопитесь? Мне было бы интересно с вами поговорить.
Теперь Ахиллу стало совсем уже весело.
— Я тоже любознательный, — сказал он.
Люфтпауза, знаменовавшая окончание этого эпизода, продемонстрировала замечательное чувство меры, тонкий вкус и великолепную согласованность участников ансамбля. Затем все трио двинулось по коридору к директорской, — трио, не считая собаки, сказал бы тут Джером К. Джером: она побежала следом.
В приемной Ахилл стал смотреть, куда бы ему девать свою мокрую куртку, — «давайте мне, давайте», — подбежала секретарша, — Бартелев, Директор и собака прошли уже в кабинет и уже сидели, Ахилл вошел следом, поставил на пол портфель и тоже сел.
— Я со всех сторон слышу: «Ахилл это знает, надо спросить у Ахилла». Вы действительно все знаете? — все в том же легком тоне заговорил Бартелев.
— Почти, — ответил Ахилл. Он не то чтобы решил быть нахальным, но с этим Бартелевым у него иначе не получалось. — Вы хотите узнать что-то конкретное?
— Конкретное тоже. Например, ну как это можно играть на рояльных струнах? Не пользуясь клавиатурой?
— Вам показать?
— О, вы можете? Ну-ка, ну-ка?
Похоже, великому монстру это было в самом деле интересно. Ахилл подошел к роялю, поднял крышку и укрепил ее на стойке, выдвинул и снял пюпитр. Открывать клавиатуру он не стал. Нажав на педаль и тем приподняв глушители, он прогнулся вперед, так что струны стали ему хорошо видны, а затем широким обнимающим движением перекинул руки вперед. Пальцы его расположились над струнами. Ахилл подумал и заиграл Менуэт из «Тетради Анны-Магдалены». Пошло у него быстрее, чем нужно, и он сказал себе: «Успокойся». Пошло получше. Немного отыграв, он выпрямился.
— А это, знаете… — начал Бартелев с уважительной интонацией, встал и подошел к Ахиллу. — Как, значит, вы делаете?
Он заглянул под рояль, поставил на педаль ногу и, выставляя назад большое седалище, начал было сгибаться, пытаясь достать струны. Но живот, ложившийся на крышку клавиатуры, почти не давал верхней части туловища согнуться, и в общем эта странная позиция располневшего и немолодых лет человека производила жалкое и комическое впечатление. Зацепив одну из струн, Бартелев эксперимент закончил:
— Не для меня, — сказал он сокрушенно. — А вас поздравляю. Мне как-то не верилось, что все эти новые штучки с подготовленным роялем имеют смысл.
— Подготовленный рояль — совсем другое. И потом, это вовсе не ново, — произнес Ахилл. Он смотрел на собаку, теребившую ручку его портфеля.
— Вот как? — удивился Бартелев. — Муся, Мусенька, фу!
Чувство напряженности не покидало Ахилла. Барский гнев был ему хорошо знаком, барская любовь случалась редко, и потому сейчас, когда его нарочито обласкивали, он старался быть настороже, чтоб не попасться в какую-нибудь ловушку.
— И как вас на все хватает! — продолжал восторгаться Бартелев. Он лицемерил и, как было слышно по жалостливым интонациям, по-мазохистски этим терзал себя, кого Бог обделил талантом: —
