водой и срезал корочки с бутербродов: один с арахисовым маслом и желе на пшеничном хлебе, другой с миндальным маслом и медом на белом хлебе без глютена. Я не мог понять почему Милли все еще настаивала на безглютеновом питании, — это было делом ее матери. Неужели это как-то сближало ее с ней? После садика Уинни ела дома с няней.
К семи пятнадцати рюкзаки и ботинки стояли у двери, а дети чистили зубы наверху. К семи тридцати мы собирались на автобусной остановке. К семи сорока я целовал их всех на прощание, говорил, что люблю их, и желал хорошего дня. По выражению лица Милли я понимал, что она не собирается долго терпеть такие публичные проявления любви, но я планировал мучить ее так долго, как только смогу. У них не было рядом ни матери, ни бабушки с дедушкой (поскольку мои родные давно уехали в Аризону, а Карла живет в Джорджии), а семья моей сестры Джоди жила в двух часах езды в Петоски. Так что от меня зависело, чтобы эти девочки знали, что любимы, и если я провалил все остальные аспекты жизни родителя-одиночки, я не собирался терпеть неудачу и в этом. Они не виноваты в том, что мы с их матерью не смогли наладить отношения. К восьми я уже ехал в Кловерли, чувствуя себя чертовски самодовольным. Сегодня утром никто не плакал, не дрался и не проливал свой сок. Никто не напомнил мне в последнюю минуту о разрешении, которое я забыла подписать, или о деньгах, которые я забыла отправить, или не попросил меня сопровождать экскурсию, на которую я не хочу идти, и я был на девяносто девять процентов уверен, что все они почистили зубы. Мне еще не удалось купить Фелисити новые ботинки, но я нашел пропавшую варежку Уинифред.
— Да, блядь, я крут, — сказал я себе, потягивая из термоса, который Фелисити подарила мне на Рождество, с изображением камня Петоски и надписью «Папа, ты крут».
Сделав еще один глоток, я вспомнил, как удивился, когда каждая из девочек вручила мне подарок, идеально завернутый в праздничную бумагу, которую я не узнал. Как они ходили за подарками без меня?
Позже Фелисити рассказала, что Фрэнни Сойер помогла им выбрать пару маленьких подарков для меня через Интернет. Она отправила их к себе домой, а потом привезла к нам, для того чтобы завернуть и положить под елку. Фрэнни была такой, она быстро приходила на помощь, когда кому-то что-то было нужно, и всегда с улыбкой. Именно Фрэнни предложила сократить время работы в гостинице прошлым летом, чтобы помочь мне с уходом за детьми после того, как Карла уехала. Я чуть не упал на колени от благодарности. Она была просто находкой.
На Рождество я попросил их выбрать для нее коробку шоколадных конфет, которую они вручили ей на праздничном корпоративе. В тот вечер она подарила мне маленький швейный набор, и я чувствовал себя виноватым, потому что не написал свое имя на открытке с конфетами.
В тот вечер она выглядела еще красивее, чем обычно, и от нее хорошо пахло. Я вспомнил, как импульсивно обнял ее (после пары бутылок пива, без сомнения) и подумал, как давно я не обнимал женщину и не прижимался к ней так близко, чтобы уловить ее аромат, когда она обнимала меня в ответ. У меня не было ни одной подруги вне работы, и я, конечно, не ходил на свидания. Такая близость с Фрэнни была шоком для моих чувств, и я быстро отпустил ее, прежде чем мое тело выдало мои мысли, которые были примерно такими: "Эй, я знаю, что ты дочь босса и няня (мои дети тоже вон там), но ты пахнешь потрясающе, и твоя фигура выглядит идеально в этом платье, а я не трахался уже очень давно, так что, может, проберемся в мой офис и потрахаемся? Я обещаю, что это будет быстро, возможно, стыдно, и совсем не неловко увидеть тебя на работе в понедельник. Спасибо.
Позже вечером ей пришла в голову идея прокатить детей в старомодных санях Кловерли запряженных лошадьми. Это был отреставрированный антикварный "Портленд" с изогнутым верхом и одним единственным сиденьем, обитым красным бархатом, на которое мы впятером втиснулись, укрывшись толстыми шерстяными одеялами. Каким-то образом она оказалась рядом со мной, и запах ее духов, а также ощущение ее ноги рядом с моей согревали меня, даже когда наши носы, пальцы рук и ног онемели от холода.
Еще долго после того, как я отвез детей домой и пожелал им спокойной ночи, я лежал в своей постели и думал о ней. Я все еще слышал, как она смеется вместе с девочками, видел розовый румянец на ее щеках, и снежинки прилипшие к ее длинным волнистым волосам. Мне захотелось, чтобы она все еще была рядом со мной. Как давно у меня не было кого-то теплого, мягкого и сексуального, с кем можно было бы провести время в темноте?
Не успел я опомниться, как уже неистово возбуждался от мысли о ее обнаженном теле под моим. Ее дыхании на моих губах. Ее закрывающихся серо-зеленых глаз. Ее руках, сжимающих простыни. Ее стонах у моего уха. Я чувствовал себя настолько виноватым за это, что когда увидел ее в следующий раз, едва мог смотреть ей в глаза. Это, конечно, не помешало мне представлять все это снова. На самом деле, она стала моей главной фантазией. Я покачал головой и допил то, что осталось в моем термосе. Каким же жалким, блядь, клише я был: разведенный папаша, вожделеющий няньку. Как будто такая девушка, как она, хочет иметь что-то общее с таким парнем, как я — с тремя детьми и злобной бывшей женой.
Но этим утром у меня все было в порядке.
Я подъехал к Кловерли, припарковался на отведенном мне месте и направился в гостиницу через парадную дверь, проходя мимо Фрэнни на ресепшене по пути в свой кабинет.
Возможно, я сделал это специально. Там была задняя дверь, ближе к административным помещениям, но ее улыбка способна сделать плохое утро хорошим, а хорошее — отличным.
Она подарила мне одну, и все ее лицо засветилось. Она возилась с концами своих волос песочного цвета, но при виде меня опустила руки. — Доброе утро, Мак.
— Доброе утро, Фрэнни. Как прошли выходные?
— Довольно хорошо. У нас все выходные проходили свадебные вечеринки.
Я приостановился, держа руку на двери в заднюю комнату. — О, точно. Как все прошло?
— Хорошо. Она с
