там! Валя уже выше его ростом, а он все на нее замахивается.
Однажды Валя мыла пол в квартире. Под диваном она увидела шаль своей мачехи и достала ее не рукой, а щеткой. За этот серьезный проступок Егор Сергеевич бил свою дочь мокрой половой тряпкой…
А вскоре и вовсе выгнал из дому.
— Пошла вон. Надоела!
Это случилось зимой, в стужу, когда, как говорится, хороший хозяин собаку не выгонит.
Но Валя — человек, и вокруг нее были люди, и они, конечно, приютили ее. Она ночует то у сослуживицы, то у подружки, то в красном уголке при столовой. Своего угла у нее нет.
Я беседую с прежними соседями Вали, с директором столовой, и все не могут нахвалиться ею:
— Скромная, работящая. Она и комсомолка у нас передовая и председатель товарищеского суда…
В товарищеском суде Валя защищает интересы других. Почему же народный суд не защитит ее?
Как же, суд тотчас встал на ее защиту! Вот что говорится в его решении: Бушмина в ордер на квартиру включена как член семьи. Она имеет право на жилплощадь. Суд постановляет вселить Бушмину в квартиру и закрепить за ней одну из комнат.
Если бы это прекрасное решение было выполнено! Но Валя в дом, а Бушмин кричит:
— Убирайся!
— У меня есть судебное решение.
— Плевать мне на твое решение!
К Бушмину пришел судебный исполнитель, а он снова шумит, скандалит:
— Я человек нервный! Уходите, не то худо будет!
На том все и кончилось. На стороне Вали общественность. Закон, наконец! А у Бушмина лишь зычный голос и крепкий кулак.
Валя отправилась к прокурору города, но он говорит:
— Что вы уцепились за комнату? Живите на частной квартире. Валя пошла в приемную горисполкома и услышала в ответ.
— Мы такими делами не занимаемся. Выносил решение суд. Туда и идите.
Валя обратилась к народному судье, который в свое время разбирал ее заявление, но он только вздохнул тяжело:
— Что мне с вами делать? Ума не приложу!
Любопытная ситуация. Живет себе распоясавшийся хулиган. Открыто издевается над дочерью, бьет ее, гонит из дому. И нет на него никакой управы!
Тут уж дело не только в Вале. Дело в принципе. В высоком престиже суда.
Люди обращаются в суд в крайних случаях. Когда нельзя решить все миром, когда создается безвыходное, трагическое положение, когда надо защитить имущество, достоинство, а порой и жизнь человека — вот тогда люди обращаются в суд. И они знают, что найдут в суде справедливость, помноженную на силу закона.
Но порой не видно ни силы, ни справедливости. Особенно когда речь идет о так называемых семейных конфликтах.
КУРС ЛЕЧЕНИЯ
Дима Берлагин попал в больницу.
Вернее, устроился.
Сейчас я вам все объясню по порядку. Дело в том, что отец Димы — заслуженный врач. Лечит людей. Но собственному сыну он не может помочь: сына обуяла лень.
И Дима, покорившись охватившему его дремотному безделью, успешно бьет баклуши вот уже второй год.
Диму упрашивали. Убеждали. Предупреждали. А недавно вызвали в милицию и сказали:
— Ну, хватит. Оформляем на вас дело. Поедете туда, где довольно прохладно.
Диме сразу стало жарко. Он побежал домой и сказал:
— Папуля, спасай!
И папа нашел выход. Он договорился со знакомым заведующим отделением больницы, и тот согласился упрятать к себе Диму. Хотя бы на время.
— А что у меня болит? — на всякий случай поинтересовался Дима.
Папа раскрыл медицинскую энциклопедию:
— Выбирай!
Дима ткнул пальцем в приглянувшееся ему название:
— Вот это, пожалуй.
— Балбес! Это женская болезнь. Морока с тобой, честное слово… Запомни: ты болен хроническим гастритом. Сейчас весна — весной как раз у хроников обострение.
И вот Дима в больнице. Дежурный врач придирчиво осматривает его, спрашивает:
— На что жалуетесь?
Дима наугад берется за голову:
— Болит в затылке. Этот у меня… как его… гастрит с обострением!
Врач пожимает плечами. Но тут является папин знакомый, заведующий отделением, и что-то шепчет дежурному на ухо.
Тот хмурится, потом вдруг кивает, оживляется. Он отводит в сторону сестру, сестра — няню, и все они, глядя на Диму, кивают и шепчутся.
«Ого! — думает Дима. — Видно, нашли у меня какое-то заболевание».
И он для порядка начинает тихонько стонать.
— Ну-с, молодой человек, — сказала сестра, — диагноз поставлен, будем лечиться.
— И основательно, — подтвердила нянечка. — Пошли-ка со мной.
Она привела Диму в отдельную комнату, указала на покрытый клеенкой топчан и скомандовала:
— Ложитесь! Спиной ко мне. Ножки к животу подогните.
Дима поежился:
— А что будет?
— А вы догадайтесь, — буркнула няня, гремя кружкой.
— Вот это, — сказал Дима, — не надо. Не люблю.
— Без разговоров!
Внутренне опустошенный, он вернулся в палату и хотел было от нечего делать вздремнуть. Но явилась сестра.
Прищурившись, она поглядела на Диму, на блеснувший в ее руке шприц и строго сказала:
— Вам назначены уколы. Начнем.
— А после укола что? — дрожа от озноба, спросил Дима.
— Кишку глотать.
— Какую еще кишку?
— Обыкновенную. Которой желудочный сок берут.
— Дайте жалобную книгу, — сказал Дима.
— Попозже, — усмехнулась сестра, с размаху всаживая иглу в холеное Димино тело.
— Вы, гражданин, лучше не сопротивляйтесь! — поучал потом Диму сосед по палате. — Обозлите персонал — беда! Такую процедурку назначат — взвоете. Сок у вас все равно возьмут. Раз гастрит — положено.
— Да нет у меня никакого гастрита!
— Откуда вы знаете? Может, как раз кислотность повышена.
— Нет у меня никакой кислотности!
— О, нулевая? Совсем плохи ваши дела. Вот я тоже — человек без кислотности.
— Если надо, кислотность мне папа устроит…
После взятия сока Дима пришел злой, уставший. Он сидел на кровати, тоскливо глядел в окно и меланхолично икал. Ему казалось, что проклятая кишка все еще сидит в его горле.
Хотелось есть.
— Пожалуйте кушать, — сказала няня.
— А чего там?
— Кашка.
— Какая?
— Известно какая — бариевая.
— Ага, — встрепенулся сосед, — вот и рентгенчик ваш подоспел. Ступайте, просвещайтесь. Кашка, прямо скажем, не первый сорт — вроде зубного порошка разведенного. Но раз надо…
— Братцы и сестры, — взмолился Дима, — отстаньте от меня, а?
— Спокойно, больной, не нервничайте. Сейчас мы вам для успокоения кое-что впрыснем…
К вечеру Дима стонал уже без притворства. В растревоженном желудке отчаянно урчало. В глазах плыли круги. От уколов вздулись порядочные желваки, и Дима не мог ни
