постройку смолокурки денег взаймы дал.
— Ты откуда будешь, сестренка?
— Мы — аркамбальские.
— С той стороны Элнета?
— Да.
— А почему сюда ездите гнать смолу?
— Когда Чужган деньги давал, велел работать у Долгого болота. Он сам билет-покупал.
— А на сколько паев ставили смолокурню?
— На восемь. У нас с отцом восьмой пай.
В это время впереди, на дороге, показались двое саней: легкая кошевка и мужицкие розвальни. Подъехав к возу, сани остановились. В кошевке сидел человек в тулупе, правил лошадью моркинский мариец. В других санях было трое мужиков.
— Эй ты, прочь с дороги! — крикнул с облучка кучер.
— Сам свернешь, — ответил Сакар, — ты — порожний.
— Ах ты, колода, еще споришь! Сказано тебе, дай дорогу, значит, проваливай! Не видишь разве, кого везу! Дорогу Филиппу Афанасьевичу!
— Мне плевать, кого ты везешь. А за колоду и по уху можешь получить.
— Кто по уху? Я? А сам не хочешь? — Пьяный ямщик спрыгнул с саней.
Тронуть Сакара он, видимо, побоялся, но, взяв лошадь под уздцы и хлеща ее кнутом, потянул с дороги в снег.
Если бы он ударил Сакара, то Сакару было бы, наверное, не так обидно и больно, как обидно и больно было ему смотреть на вздрагивавшие под ударами кнута впалые бока лошаденки. Не помня себя, Сакар схватил ямщика за шиворот и изо всех сил поддал ему ногой пониже спины. Пьяный ямщик снопом покатился в снег.
— Караул! Убивают!
С задних саней спрыгнули два мужика, подбежали к Сакару. Один, который был повыше, размахнувшись, ударил его. У Сакара вскипела кровь, резко и сильно он ткнул своим тяжелым кулаком в грудь высокому. Мужик сразу согнулся и сел в снег. Другой побежал назад, к саням. Сакар. не погнался за ним, он подошел к лошади, впряженной в кошевку, взял ее под уздцы и, сведя с дороги, по снегу провел мимо воза с дровами. Ехавшие сзади мужики направили свои розвальни вслед за кошевкой.
Сидевший в кошевке человек в тулупе за все это время не проронил ни слова, он только пристально рассматривал Сакара, словно стараясь запомнить его.
Сакар взял ружье и повернулся к девушке:
— Трогай!
Девушка, наблюдавшая за происходившим с испугом и удивлением, словно очнулась, услышав голос Сакара, торопливо подобрала вожжи, дернула. Сакар подтолкнул сани сзади. Лошаденка стронулась с места и пошла. Сакар, волоча лыжи, зашагал вслед за возом.
Видя, что Сакар уходит, побитый мужик осмелел и, грозя кулаком, крикнул:
— Ты мне еще попадешься!
Сакар даже не оглянулся. Он немного проводил девушку, потом сказал:
— Теперь-то уж ты, не знаю, как тебя звать, сама доедешь, тут недалеко, и дорога под горку…
— Большое спасибо тебе, дядя, за помощь, — ответила девушка. — Коли будешь в наших краях, заходи. Спросишь Яшая Никифорова. Это мой отец.
Девушка пошла за санями, а Сакар, надев лыжи, легко побежал сосняком…
Сакар бежал на лыжах и думал о дочке аркамбальского Яшая. То, что девушка назвала его «дядей», Сакару не очень-то пришлось по душе, но приглашение заходить вроде бы обнадеживало…
4
«Элнетская сосна — восковая свеча, корамасские поля — блинная земля!» Так поют корамасские девушки.
Широко раскинулись корамасские поля. По одну сторону Элнета целых шесть деревень называются Ко-рамас и на другом берегу, за элнетским лесом, в двадцати пяти верстах, еще два Корамаса… Элнет-река — большая река. Много деревень стоит по ее берегам, далеко тянутся леса. Да только нет на всем Элнете места красивее, чем Элнетский бор, и мало такой хорошей земли, как корамасские поля… Только корамасским беднякам не светят восковые свечи, да и блинов достается им очень мало. А вот Осыпу Чужгану эти же поля приносят и блины, и пироги, и калачи. Сорок скирд хлеба стоят на гумне у Чужгана. На иных уж молодые березки выросли. А если говорить о Сакаре и Яшае Никифорове, то, если у них в дому от щедрот корамасских полей заведется когда сухая корка, и на том спасибо.
И Сакару и Яшаю своего хлеба хватает лишь до рождества. Сакар осенью и зимой охотится, Яшай осенью корчует сосновые пни, разделывает кряжи, а зимой жжет уголь, гонит смолу и скипидар. Уголь он возит в Казань, а самый прибыльный товар — скипидар — забирает Чужган. Хочешь не хочешь, а отдашь — ведь Чужган платил за разрешение поставить смолокурню, теперь надо расплачиваться.
Всю зиму напролет мучаются на этой смолокурке Яшай с дочерью, а заработка за год всего сто рублей. Из этой сотни и за билет заплати, и лесника угости…
Стройные, как свечи, элнетские сосны обогащают лишь купцов Пинериных, Булыгина, хозяина стекольного завода Хохрякова и прочих толстосумов. Каждую весну Пиперины сплавляют вниз сотни плотов. Булыгин тысячами саженей вывозит древесину. Дымящий круглые сутки своими двумя большими трубами завод Хохрякова за час пожирает целый воз дров. Каждый год Хохряков покупает лес на сотнях делянок. Строевой лес он перепродает лесопромышленникам, которые сплавляют его по Элнету на Волгу, дрова вывозит на завод. Напилишь на делянке поленницу аршинных дров, платит тридцать копеек, доставишь своей лошадью дрова на завод, накидывает еще столько же.
Мужики, которые подрались с Сакаром на дороге, валили лес для Хохрякова и теперь везли на делянки хозяйского приказчика Филиппа Афанасьевича принимать работу. После приемки на делянке дрова повезут на завод. А чтобы у Филиппа Афанасьевича сажень вдруг не стала длиннее, его немножко подпоили. Конечно, и сами при этом хлебнули.
Кучер, сидевший на облучке кошевки, никак не мог забыть полученный им от Сакара крепкий пинок и все упрекал приказчика:
— Эх, Филип Опанасыч, чего ж ты не стрелял! Пистолет-то при тебе?
— А зачем мне стрелять, он меня не трогал. Если тебе попало, сам виноват, не поддавайся.
— Ах, Филип Опанасыч, откуда ж мне знать, что он меня ногой… Кабы знал, тогда, конечно… Вот, видишь, какой у нас народ: этот черт меня бил, и хоть бы кто вступился…
— Ты, Степан, на него в суд подай. Тогда в другой раз будет уважать старших и дорогу уступать.
— А ты, Филип Опанасыч, пойдешь свидетелем?
— У тебя и так трое свидетелей, а я тебе напишу прошение.
— Вот спасибо, вот спасибо… Только ведь я этого парня не признал. На кого подавать-то? Эй, Спиридон, чей это парень был? — крикнул ямщик, обернувшись к задним саням.
— Охотник Сакар, из Кудашнура! — ответил приземистый мужичок.
— Сакар?
— Он самый.
— Ну, Филип Опанасыч, — вновь обратился кучер к приказчику. — Этот Сакар — самый настоящий злодей. Самое место ему в тюрьме.
— Это уж что суд
