знаю зачем, вообще все бессмысленно, а писательство тем более.
– Если все бессмысленно, иди работать, займись бизнесом, делай карьеру!
– Единственная карьера, которую я могу сделать, это ебыря интеллектуала!
– Ну ебыря еще может быть, а интеллектуала вряд ли, хотя и ебыря тоже вряд ли, по тебе вообще дурдом плачет, и что с тобой сегодня, неужели Булгаков так на тебя со своей нехорошей квартирой подействовал.
– Да была там одна интеллектуальная ебля с плясками!
– Федь, ты же всегда был против мозгоебли!
– Ну я и щас против, просто совпало, как герой, антигерой, протоиерей, Борис Гребенщиков и единство места действия – нехорошая квартира.
– Ну расскажи!
– Ты первая обещала!
– Ладно, как ты знаешь, у меня хорошая квартира.
– Интересно, мы туда доедем сегодня?
– Видишь сам – пробка, так вот, у меня хорошая квартира и хорошие соседи, так вот, к нам поселилась Копенкина с Шаляпиным, и он, представляешь, поет ей арии под балконом, и знаешь, неплохо поет, а она выходит на балкон с веером.
– Прости, давно тебе хотел сказать, этот Шаляпин у меня Ларку-то отбил, вел ее по одноклассникам, посылал ей смешные картинки, рассказы ей писал о запорожских казаках в запорожцах, а потом Первый канал и эти арии, ну, что ни делается, все к лучшему!
Кстати о писательстве, я пишу наброски, но у меня категорически нет сюжета, поэтому как ты думаешь, такой сюжет, пьеса, действующие лица мы с Ларой и Шаляпин, он поет арию, я выбегаю под балкон и…
– Федь, если нет способностей, тогда, может, работать?
– Нет уж, я еще выпью и, может, что-нибудь придумаю.
А как тебе такой сюжет, я, правда, его позаимствовал у «Денискиных рассказов»…
– Да у тебя все рассказы – живая шляпа!
– Нет я начал сны записывать, как Дениска-сын, и вот мне снится такой сон, поет, значит, Влад Сташевский на трамвайных рельсах, а к нему подходит…
– Прохор Шаляпин?
– Не, сначала Кай Метов, а уже потом Прохор Шаляпин, а потом Коля Басков с Бабкиной и Кадышева с Ветлицкой.
– И их переехал трамвай?
– Было бы неплохо, но Ветлицкую жалко. Нет, на самом деле они все спели «Шарманку» и пошли в рюмочную!
– Тебе лечиться надо от алкогольной зависимости!
– Может, я уже лечусь! А как думаешь, Макаревича к ним добавить? Не, не буду. Он уже на фруктовом кефире. Да и Свиридову ему не прощу. Вот они приходят в рюмочную, и я говорю Ветлицкой…
– Федь, с сюжетами у тебя не задалось, ты прочитал про Кильдим?
– Про Кымдан уже прочел, ни в коем разе, северокорейское чудо, ты что, ПМС объелась? А что касается сюжета, я просто буду записывать наши диалоги и куда-нибудь приспосабливать.
– Послушай, ну ты этого вообще не заслужил, пускай лучше трамвай всех переедет, и я вообще не понимаю, вот ты говоришь способности, ну какие у тебя способности, я хочу настоящего мужского плеча! Заботы!
– Тогда что, Кымдан колоть?!
Мы заржали, она поцеловала меня.
– Ладно, иногда ты можешь меня рассмешить, и я хочу ходить куда-нибудь с тобой, мне интересно твое мнение об искусстве.
– У меня есть только впечатление, мнение у искусствоведа.
– Тогда мне интересно твое впечатление по поводу одного писателя с летней студии «Маяка»!
– Мне интересно твое мнение о моем тексте.
– Твой текст очень сложен, если мы пишем бессмертные произведения для широкой публики, то слишком многозначно, сделай попроще, я теряюсь даже после авторских разъяснений самого автора.
– Не буду отбирать хлеб у трилогии Марининой «Хлеб с ветчиной, вечность, взгляд», пусть останется как есть.
– Тогда кто твой читатель, кучка маргиналов, таких же как ты. Вы все собираетесь и аплодируете друг другу!
– Аплодируем, аплодируем, кончили аплодировать, один маргинал прислал мне идею привета от Венички Буковскому в виде белочки главного героя, но это космический уровень самого Венички, а я даже Энгельса не читал про способ существования белковых тел. Не то чтобы до белки самому допиться.
– Твоя трусость проявляется во всем! Какой же ты писатель?
– Не знаю, критики расскажут! Так что с удовольствием покритикую твоего Маяковского, надеюсь, он единоросс, мне тут по секрету рассказали, что все ВГТРК написало заявление в партию в честь дня рождения самого…
– Замолчи!!
– А что писатель единоросс, сокращенно пидрос, пидрос – это такое слово из запрещенного украинского языка!
– Заткнись!
– У тебя что, машина прослушивается! Тебе Сноуден по секрету рассказал? Сноуден это голова!
– В Басманном суде не пришьешь, что ты Ильфа и Петрова перечитываешь в своем сортир-сортировочном каждое лето, скорее пойдет как отягчающее обстоятельство. Ты можешь срамно, но без политики.
– А что, придумаю какую-нибудь политическую срамоту, например…
– Милый, последнее севкор предупреждение, заткнись!
– Ладно, я шучу, конечно, покритикую твоего писателя, только что это значит? Критики считают Пелевина беллетристом, а Акунина писателем, и???
– И мы приехали, милый.
Ура, мы поднялись на лифте на последний этаж старинного московского дома, зашли в ее хорошую квартиру.
– Ну что, Федь, по душам?
– По душам Гоголь специалист, я пишу только о телах.
– Хорош бубнить, ты в нижний душ или в верхний?
– Я в средний, ладно, шучу, я же знаю, что в средний нельзя, я пока в окно посмотрю, приходи скорей, ты обещала мне глобус показать.
– Ты только как выпить думаешь?
– О душах к психиатру и Гоголю.
Она пошла в душ, я нашел заначенную бутылку все того же армянского, необходимо все-таки было приподнять боевой дух, тем более 40-летнего односолодового много не нальют, за старым деревянным комодом я нашел заначенную бутылку, начислил стакан, хлопнул его в два приема, потому что за глоток беру всего 100 грамм.
Что делать между армянским и шетлендским, попробовать записать умные мысли, я открыл свой ноут, он начал грузиться, Виндоуз 8 сказала мне обождать обновления.
Маша вышла из душа, когда Виндоуз написал мне обновление 8,5, но в процентах, при нынешней-то инфлолевольвации.
– Смотри, наверное, Антон Долин нашел бы здесь что-нибудь символическое! – показал я на застывший голубой экран. Маша была в коротких шортах и очередной французской блузке. И чего я так напиваюсь все время с Машаней, ведь она красивая.
Она посмотрела на экран, улыбнулась и пошла к глобусу. Достала бутылку.
Я начислил нам по 50.
– Вот действительно благородный напиток, – сказал я, ничего не почувствовав после предыдущих дегустаций.
Вдруг запел зычный (бас):
– ЭЭХХХ ухнем, ЭЭЭЭххх ухнем!
Я посмотрел в окно. Прохор поет во дворе голосом Шаляпина «ЭЭЭЭХХХХ УУУУххххххнем», Лары нигде не видно, зато навстречу идет Дапкунайте с прекрасным юношей и смеется. ЭЭЭЭЭЭххххх, родимаяяяяя.
Мне стало плоховато, я, чтобы полегчало, это меня в студенчестве
