глазной проём. В таком случае они смертоносны и безжалостны. Второе состояние — это покой. Обычно ваурды и ратарды выпрямляются в полный рост, расправляют широкие плечи, и весь глазной проём заполняется чернотой, оставляя только оранжевый зрачок. В таком виде незачем страшиться воителя Атрака. Однако и бдительности терять нельзя, ведь стоит кому-то из них учуять страх, они быстро смогут принять боевую позицию.
Теперь Дракалесу незачем было входить в состояние войны, потому что глаза ему нужны были, чтобы познавать мир и то, что его населяло. И было это зрелище неописуемым для бога войны, ведь нов был мир этот и являлся диковинным для него. Ему никогда не доводилось поднимать голову вверх и видеть там небо, ему не доводилось оглянуться по сторонам и увидеть там зелёные деревья, ему не доводилось взглянуть под ноги и смотреть на зелёную траву. Что знал он? В его мире над головой нависало кроваво-красный свод с длинными, подобно колоссальными трещинам, багровыми облаками. В его мире справа и слева, спереди и сзади было лишь бесконечное бранное поле. Под ногами не росла трава, там даже не было земли — они ходили по застывшей магме, покрытой чёрным пеплом. И горы были там на самом деле вулканами. Ратарды заранее предупреждали Дракалеса о том, что увиденное им в других мирах может поразить его, зачаровать и пленить, но тарелон и в думах своих не мог предположить, что он будет таким…красочным. Всё, что он знал, помнил и видел, здесь обращалось в грёзы и воспоминания, ведь здесь всё иначе, обратно, даже можно сказать: противно. К этому миру он не питал ненависти, но и поселиться в нём не горел желанием. Он видел в нём лишь то, что нужно завоевать, отобрать силой, получить в награду. Если этот мир предложил бы себя в дар, бог войны не принял бы это предложение и непременно бы начал войну, заставил бы сражаться всех и каждого, кто поселился тут. Он бы убивал всякого, кто пытается бежать, ведь побег есть наисквернейшее из деяний, которое противник мог бы совершить. Уж лучше бы убил свою семью и предал родину, нежели бежал от повелителя войны. Таков был он, бог Атрака. А кровопролитие и разруха продолжались бы до тех пор, покуда Дракалес не посчитал, что мир в его власти, что он захвачен. Но теперь ему нужно было отбросить эти мысли, похоронить их глубоко в душе, потому что делать ему предстояло совершенно обратное — покорять и побеждать себя вопреки своим желаниям, смирять свою пылающую душу и учиться контролировать гнев, силу и воинственность. Потому, лишь продолжая озираться по сторонам, он зашагал к близлежащему поселению.
Путь бога войны сопровождался глубокими мыслями и великими наблюдениями. И направлены они были на этот мир, что он созерцал воочию. Всего того, что в те мгновения познал тарелон, передать словами не получится, ведь мысли его велики и непостижимы для человечьего понимания. Но, чтобы приблизиться к его помыслам, приложу я все старания и попытаюсь описать то немногое, что может быть понятно чтецу.
Оглядывал воитель округу, и всё обнажалось его взору, и ничего не было укрыто от него. Был этот мир нов и не изведан для молодого томелона, как словно он впервые увидел всё это пред собой. Подобно тому, как малое дитя дивится всему, так и томелон глядел на всё с интересом, проникая в сущность и распознавая суть замыслов. Привыкал Дракалес к тому, что его окружает, но всё же в сердце его рождалось отвращение ко всему увиденному, ведь естество этого мира навеивало покой, усыпляло, заставляло отложить все деяния и предаться забвенному покою. Ему же, выросшему в пределах мира войны, где гнетущий дух сражения лишь пробуждал желание к деянию, понуждал сражаться и действовать, был ненавистен противоположный духу сражения дух мира. И ваурд, закалённый духом Атрака, не поддавался духу покоя и удерживал свой разум в боевой готовности, желал идти и никогда не останавливаться. Война была заложена в сердце его с самого сотворения, и стремление к победе появилось с самого начала его существования, так что ни одно влияние, ниспосланное на бога войны, не собьёт его с толка и не обратит в беспомощного раба своих желаний. Кровь томелона взовёт к нему во всякий раз, будь он хоть объятый забвением и забытьем, и, ощутив неутомимую тягу к боевым деяниям, Дракалес воспрянет и станет далее нести смерть и разрушение, как это подобает истинному богу войны. Но этого ни в коем случае не произойдёт, ведь в боевой мудрости бог войны никому не уступит своё законное место, а всякому ведомо, что мудрость есть некое предвидение, когда обладающий даром мудрости видит впереди себя опасность иль недуг и укрывается, не успев попасть в их тенёта.
Мир с каждым новым шагом, сделанным томелоном, становился всё более неведомым, более экзотичным и диковинным, навеивал всё больше вопросов, нежели давал ответы. Первое, что изумляло его, было дерево. Подошёл к одному такому исполину ваурд и прикоснулся, ведь увидел парадокс в этом творении неведомых богов. Но и прикосновение не дало желанных результатов. «Мёртвое ты, — заговорил с деревом Дракалес, — Иль живое, отзовись» Но ответом был только шелест ветра, когда как птицы страшились петь в его присутствии. Видел тарелон, что внутри древесного ствола зиждется нечто, напоминающее жизнь, потому и понял ваурд, что оно живое. Но смущало его то, что вкопано оно в твердь земную и не бежит от духа боевого, а также безмолвствует в ответ на вопросы гостя. Поглядел немного на непонятный живой столб, растущий из земли, да и пошёл себе далее принц Атрака, в мыслях пытаясь припомнить все рассказы Лиера о других мирах, чтобы понять, с чем ваурд имеет дело. Но тщетны были его труды, потому-то, немного погодя, отстранившись от раздумий тяжких, начал он следить за дикими животными, что окружали его и старались держаться подальше. Многое было им познано. Одни издалека взирали за могучим воителем и не ощущали себя в безопасности, ведь то и дело ловили на себе зоркий глаз бога войны, они чуяли, что глаза его видят насквозь их туловища, потому многие принялись бежать как можно дальше и укрыться от его всепрозревающего взора. Иное зверьё, притаившись в зарослях и ощущая себя великими охотниками, так же взирали на мощь тарелона Атрака и благоговели пред ним. Это были хищники, те, кто не привыкли сокрушаться чужой мощью, но, наоборот же, сокрушать всякого, кто ступит на их территорию. Но устрашающий вид
