это должны хорошо знать, — отвечал статский, вы назначили мне быть у вас в восемь часов утра (тут он вынул часы), до восьми остается еще четверть часа. Мы имеем время выбрать оружие и назначить места". Все это было сказано тихим спокойным голосом, как будто дело шло о назначении приятельской пирушки. [Денисевич] мой покраснел, как рак, и, запутываясь в словах, сказал: "Я не за тем звал вас к себе… я хотел вам сказать, что молодому человеку, как вы, нехорошо кричать в театре, мешать своим соседям слушать пьесу, что это неприлично"… "Вы эти наставления читали мне вчера при многих слушателях, — сказал более энергическим голосом статский, — я уж не школьник и пришел переговорить с вами иначе. Для этого не нужно много слов; вот мои два секунданта; этот господин военный (тут указал он на меня), он не откажется, конечно, быть вашим свидетелем. Если вам угодно"… [Денисевич] не дал ему договорить. "Я не могу с вами драться, — сказал он, — вы молодой человек, неизвестный, а я штаб-офицер"… При этом оба офицера засмеялись… Статский продолжал твердым голосом: "Я русский дворянин, Пушкин, — это засвидетельствуют мои спутники, и потому вам не стыдно будет иметь со мной дело".
…Я спешил спросить его: "Не Александра ли Сергеевича имею честь видеть перед собой?"
"Меня так зовут", сказал он, улыбаясь.
И. И. Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным (Из моих памятных записок). РВ 1856, I, № 2, кн. 2, стр. 610–611.
[Убедив наедине майора извиниться. Ред.] я ввел его в комнату, где дожидались нас Пушкин и его ассистенты, и сказал ему: "Господин [Денисевич] считает себя виновным перед вами, Александр Сергеевич, и в опрометчивом движении и в необдуманных словах при выходе из театра; он не имел намерения ими оскорбить вас".
"Надеюсь, это подтвердит сам господин [Денисевич]", сказал Пушкин.
[Денисевич] извинился и протянул было Пушкину руку, но тот не подал ему своей, сказав только: "Извиняю", и удалился со своими спутниками…
И. И. Лажечников, op. cit., стр. 613.
1820 г.
… Однажды в Царском Селе Захаржевского[53] медвеженок сорвался с цепи от столба, на котором устроена была его будка, и побежал в сад, где мог встретиться глаз на глаз, в темной аллее, с императором, если бы на этот раз не встрепенулся его маленький шарло и не предостерег его от этой опасной встречи. Медвежонок, разумеется, тотчас был истреблен, а Пушкин при этом случае, не обинуясь, говорил: "Нашелся один добрый человек, да и тот медведь"[54].
И. И. Пущин, стр. 75.
… [Пушкин] во всеуслышание в театре кричал: "Теперь самое безопасное время — по Неве идет лед". В переводе: нечего опасаться крепости.
И. И. Пущин, стр. 75.
Около 1820 г.
… [Пушкин] с упреком говорил о современных ему литераторах: "Мало у нас писателей, которые бы учились; большая часть только разучиваются".
Анненков, I, стр. 47.
На одном вечере Пушкин, еще в молодых летах, был пьян и вел разговор с одной дамою. Надобно прибавить, что эта дама была рябая. Чем-то недовольная поэтом, она сказала:
"У вас, Александр Сергеевич, в глазах двоит?"
"Нет, сударыня, — отвечал он, — рябит"!
[М. М. Попов]. А. С. Пушкин. PC 1874, № 8, стр. 686.
Однажды начал он [Карамзин] при мне излагать свои любимые парадоксы. Оспоривая его, я сказал: "Итак, вы рабство предпочитаете свободе?" Карамзин вспыхнул и назвал меня своим клеветником.
Пушкин. Остатки автобиографии.
Апрель.
Петербург.
Раз утром выхожу я из своей квартиры… и вижу Пушкина, идущего мне на встречу… "Я к вам". — "А я от себя!" И мы пошли вдоль площади. Пушкин заговорил первый: "Я шел к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих (под моим именем) пиэсах, разбежавшихся по рукам, дошел до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьдесят рублей, прося дать ему почитать моих сочинений и уверяя, что скоро принесет их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял, да и сжег все мои бумаги"… — "Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный: — меня требуют к Милорадовичу! Я знаю его по публике, но не знаю, как и что будет и с чего с ним взяться?.. Вот я и шел посоветоваться с вами"… Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон…
Ф. Н. Глинка[55]. Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 г. РА 1866, № 6, стр. 918.
Когда привезли Пушкина, Милорадович[56] приказывает полицеймейстеру ехать в его квартиру и опечатать все бумаги. Пушкин, слыша это приказание, говорит ему: "Граф, вы напрасно это делаете. Там не найдете того, что ищете. Лучше велите дать мне перо и бумагу, я здесь же все вам напишу" (Пушкин понял, в чем дело). Милорадович, тронутый этою свободною откровенностью, торжественно воскликнул: "Ah c'est chevaleresque!" [Ах, это по-рыцарски] и пожал ему руку[57].
И. И. Пущин., стр. 79–80.
… [Пушкин] явился очень спокоен, с светлым лицом, и, когда я спросил о бумагах, он отвечал: "Граф! все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдется на квартире, но, если вам угодно, все найдется здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги, я напишу все, что когда-либо написано мною (разумеется, кроме печатного), с отметкой, что мое и что разошлось под моим именем".
М. А. Милорадович по записи Ф. Н. Глинки, РА 1866, № 6. стр. 919.
До 6 мая.
Через несколько дней увидал я Пушкина в театре, он первый подал мне руку, улыбаясь. Тут я поздравил его с успехом "Руслана и Людмилы"[58], на что он отвечал мне: "О, это первые грехи моей молодости".
И. И. Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным. РВ 1856, 1, № 2, кн. 2, стр. 614.
Май, вторая половина.
Екатеринославль[59].
Едва я, по приезде в Екатеринославль, расположился после дурной дороги на отдых, ко мне, запыхавшись, вбегает младший сын генерала. "Доктор! я нашел здесь моего друга, он болен, ему нужна скорая помощь, поспешите со мной!" Нечего делать, пошли. Приходим в гадкую избенку, и там, на досчатом диване, сидит молодой человек, небритый, бледный и худой. — "Вы нездоровы?" — спросил я незнакомца. "Да, доктор, немножко пошалил, купался: кажется, простудился"… — "Чем вы тут занимаетесь?" — "Пишу стихи". — "Нашел, — думал я, — время и место"… После обеда у него озноб, жар и все признаки пароксизма. Пишу рецепт. — "Доктор, дайте что-нибудь получше, — дряни в рот не возьму".
Е. П. Рудыковский.
