проснулся, в палатке. Рядом безмятежно посапывали в своих спальных мешках Женька и Леха. В лагере уже суетилась Настя, учила кого-то готовить походный завтрак.
— Какой сон, — подумал Володя и потянулся. — Вот бы оказалось так, что это был не сон?
Взгляд его замер на ладонях. Они были покрыты волдырями от ожогов.
… Раджана отпрянула от Володи и уткнулась лицом в ладони.
Спросить «что это было?» Володя не успел. У входа в спальню стоял Барнак, и внимательно смотрел на Раджану.
— Я разрешал перенести его в дом? — спросил этот хищник в человеческом обличье.
— Нет, — робко ответила Раджана.
— Связать его! — приказал Барнак.
Крепкие парни ворвались в спальню и навалились на Володю. Барнак схватил за локоть Раджану и вытащил ее из комнаты.
***
Глава 3
О чертовщине, что творилась в Усть-Нарине, Володе рассказала бабушка, как-то вечером. Володя пил чай, бабушка раскуривала трубку у печки. Новый участковый, молодой лейтенант, вошел без стука и сообщил, что дело об исчезновении дяди Дума, бывшего директора совхоза, закрыто.
— И этот савдачник, — сказала обычно молчаливая бабушка.
— А что такое савдачник? — спросил Володя.
— Видел, глаза у него какие? — бабушка затянулась крепким табаком и пустила облако сизого дыма. — Они такими становятся, когда савдака в себя впускают.
— А зачем они это делают?
— Силы хотят, много силы. И власти.
— А что такое савдак?
Рассказ бабушки был похож на жуткую сказку. Но рассказывала она так, будто все это видела своими глазами. Еще не так давно Усть-Нарин был самой красивой деревней Агинской Бурятии. Люди здесь жили в просторных, уютных коттеджах. Директор совхоза путем хозрасчета купил их где-то на Алтае.
Он мечтал превратить Усть-Нарин в маленький, уютный степной городок, где люди будут жить в благоустроенных двухэтажках. Но во времена Перестройки все внезапно стали очень умными, и свергли пусть и хозяйственного, но очень строгого директора. Выбрали они молодого, предприимчивого экономиста. Его на свою беду пригласил сам дядя Дум.
Спустя полгода новый директор отличился тем, что списал, а затем продал всю старую, но еще пригодную для работы технику. Куда девались деньги, селяне спросить постеснялись.
Дальше больше: все, что можно было списать, списывалось и продавалось. Деньги из бюджета совхоза вкладывались в какие-то непонятные фонды, обещавшие баснословные барыши. Фонды лопались, деньги исчезали. Директор разводил руками, сетуя на эпоху повального беззакония и, продолжал поиски новых возможностей заработать.
Так очень скоро в совхозе не осталось лишнего скота, лишних стройматериалов, лишних недостроенных зданий, лишних грузовиков и тракторов. Совхоз погряз в сомнительных кредитах и лизингах.
Все знали, что у молодого директора есть влиятельный родственник в Чите. Потому ни кляузы, ни анонимки, ни открытые жалобы не имели эффекта. Зато тех, кто жаловался, директор лишал буквально всего.
Люди боялись нового директора потому, что им некуда было бежать. Все что им оставалось, это молчать, и пить. Селяне стерпели, когда не стало зарплат. Промолчали они и тогда, когда директор распустил рабочие бригады. Всех, кто пытался зарабатывать самостоятельно, торгуя дешевой китайской одеждой и спиртом, он обложил данью. Люди платили, директор закрывал глаза на их спекуляции.
Однажды, во время одной из попоек кто-то убил сельского агронома Лещинского. Он был поляком по национальности, но предки его приехали в Агинскую Бурятию из Китая.
Люди не понимали, за что убили этого доброго, интеллигентного и одинокого человека. Похоронили Лещинского в райцентре, на кладбище для не установленных лиц. А затем по деревне поползли слухи о злом духе, мол, призрак Лещинского начал искать своих убийц.
Вскоре появилась и первая жертва Лещинского, молодой сторож зернотока. Поговаривали, на самом деле этот сторож сошел с ума, выпив технического спирта. Но в бессмысленной болтовне обезумевшего кто-то услышал слово «Лещ».
Дух Лещинского изгнала из деревни Дора, некогда обычная чабанка, а теперь шаманка, стремительно разбогатевшая при новой власти. Она всю ночь разъезжала по деревне на стареньких «Жигулях», преследуя призрак несчастного агронома, пока тот не убрался восвояси. Люди с тех пор потянулись к ней гурьбой, все жаждали защиты от темных сил.
В деревне появлялись все новые призраки, один ужаснее другого, но ни один из них не мог противостоять Доре. Слухи о величии новоиспеченной шаманки очень скоро разлетелись по всему округу. И теперь уже со всего округа потянулись к ней желающие избавиться от своих страхов.
Затем появился Барнак, влиятельный адвокат из Читы. Оказалось, это он был тем самым родственником нового директора совхоза. Все в деревне гадали, что забыл столь богатый и столь влиятельный человек в этих богом забытых степях. Но в Усть-Нарин он стал наведываться все чаще и чаще. Гостил всегда у Доры.
— А за что у нас в деревне невзлюбили дядю Дума? — спросил у бабушки Володя.
— Его всегда не любили, с детства, — ответила бабушка. — И всех нас тоже не любили. И тебя не будут любить, никогда…
Мама Володи была родной сестрой дяди Дума. В семье мамы было пятнадцать детей. Отец семейства, дед Володи до революции был буддийским монахом. С приходом красных он стал писарем в ЧК. Бабушка рассказывала, что где-то далеко на Урале дед помог выследить и задержать опасного бандита, настоящего оборотня, и за это его приняли на службу.
После войны деда избрали председателем колхоза. Дети в его семье росли смышлеными, самостоятельными. Самая старшая дочь, тетушка Володи, окончив школу уехала учиться в город, на учителя начальных классов, познакомилась там с молодым лейтенантом, недавним выпускником военного училища, собиралась выйти за него замуж.
Старший сын, окончив школу с отличием, ушел служить в элитные по тем временам ракетные войска стратегического назначения. В семье царила атмосфера состоятельности и заслуженного достатка. Все перечеркнул один день.
В тот день бабушка и дедушка Володи получили сразу две телеграммы, о том, что их старшая дочь лежит в больнице, в тяжелом состоянии, а старший сын в госпитале, в закрытой палате психоневрологического отделения. Обоих требовали срочно забрать.
Дедушка и бабушка выехали в один день. Бабушка привезла свою старшую дочь в фанерном гробу. Шея дочери была покрыта следами страшных укусов. Днем позже приехал дед (сын служил недалеко), привез старшего сына, живого, но со связанными за спиной руками. Колхозники с ужасом наблюдали за тем, как старый, изможденный председатель вел по улице своего сына, словно собаку, на поводке. Сын брел, глядя себе под ноги и повторял: бузур, бузур, бузур…
Дочь схоронили, сын прописался в психиатрической больнице. Жизнь вошла в прежнюю колею. Но покоя в душах стариков уже не было. И чем острее они
