ощущали страх за своих детей, тем неотвратимее становился рок, нависший над их семьей.
Проклятие проявилось снова спустя год. Один из сыновей, маленький Дум, едва тому исполнилось три года, пропал в степи. Он просто вышел за ограду, как это делал сотни раз на дню, и исчез. На поиски ребенка подняли даже солдат из стоявшего неподалеку военного хозяйства. Три дня селяне и солдаты прочесывали степь, безрезультатно.
Через две недели парторг колхоза, возвращаясь из райцентра, заметил странный силуэт у дороги, словно небольшой волк замер у трассы. Завидев автомобиль, волк метнулся в сторону и с большой скоростью припустил в сопку. Тут-то и понял парторг, что по склону бежит вовсе не волк, а существо, похожее на человека.
Парторг, в прошлом кадровый военный, свернул в степь и погнал машину вслед за странным существом, и успел заметить, что нечто юркнуло в старую волчью нору. Закупорив ее железным бидоном, что завалялся в багажнике, парторг поспешил в колхоз, обо всем доложил председателю. Вскоре кряжистые мужики, опытные волчатники, уже разбирали по кускам волчье логово, в самой глубине которого и обнаружили пропавшего председательского сына. Мальчик скалил зубы и вовсе не желал, чтобы его забирали домой. Лишь через неделю мальчик вспомнил, как его зовут. Но еще долго с большой охотой ел сырое мясо, и охотился на кур во дворе.
Выжив непостижимым образом в степи, дядя Дум будто навлек на себя неведомый простому сознанию гнев. Далее злой рок семьи преследовал только его. Но Дум оказался на редкость изворотливым. Он тонул, срывался со скал, падал с лошадей, попадал под машины, но продолжал жить.
К десяти годам он стал неплохим охотником. Как-то наловив петлями лисиц, основательно и умело выделав шкуры, он продал их и на вырученные деньги купил ружье, курковую двустволку. Ружье это он прятал в степи, в той самой норе, где его когда-то обнаружил парторг.
В степи дядя Дум мог пропадать неделями, причем как летом, так и зимой. Он будто не ощущал холода и жары. На сельских праздниках ему не было равных в борьбе и стрельбе из лука. Это при том, что ни борьбой, ни стрельбой он не занимался. Многие известные тренеры пытались заполучить его в ученики. Но к спорту у дяди был исключительно рабочий интерес. За победу на празднике в честь посевной давали барана, а за выступления на ковре — медали и грамоты. Ни медали, ни грамоты дядю не вдохновляли.
Когда наступил черед служить в Армии, Дума призвали в воздушно-десантные войска. Полгода от него не было вестей. А затем прилетело письмо, одно единственное за всю его службу. Дядя писал из Грузии, где проходил подготовку в учебном центре.
Отслужил Дум три года, побывал на Кубе, затем оказался в Афганистане. Сослуживцы-земляки позже рассказывали о зверином чутье дяди: только он мог выследить в горах хитрющего афганского кабана, когда в рационе солдат не хватало мяса, умудрялся находить общий язык с местными жителями из племени хазарейцев, и буквально носом чуял приближение врага.
Он вернулся поздно ночью, неслышно вошел в дом, повесил у двери вещмешок, достал из холодильника кусок замороженной говядины, аккуратно настрогал ее стружками и, макая строганину в соль, с наслаждением съел весь кусок.
Старики, лежа в кровати, прислушивались к звукам на кухне, пытаясь понять, а их ли это сын вернулся? Стараясь не шуметь, дядя снял с вешалки старый полушубок, вышел за дверь и ушел спать в степь. Так родители поняли, что с войны вернулся именно их сын.
… За дверью сарая что-то щелкнуло, и этот сухой звук выдернул Володю из воспоминаний. В проеме двери появилась угловатая фигура Барнака. За ним стояли двое парней с карабинами на перевес.
— Не замерз? — спросил Барнак, присел рядом на старый скрипучий стульчак и достал из кармана дорогого стильного пальто пачку сигарет. — Куришь?
— Нет! — ответил Володя. — Развяжите меня, пожалуйста? Руки затекли.
— А это как договоримся, — Барнак прикурил сигарету.
— Может, расскажете наконец, что здесь происходит?
— Рано тебе еще знать, что здесь происходит. Не поймешь.
— Да уж постараюсь, семнадцать лет исполнилось недавно.
— Ого, — протянул Барнак. — В армию скоро?
— Жду не дождусь. Дядя Барнак, если вы меня отпустите, обещаю, молчать буду в тряпочку. Никому ничего не расскажу. Мне до армии надо дожить. А потом я сюда не вернусь, обещаю. Навсегда уеду.
— Обещаешь, говоришь? А бумажку, соответствующую подпишешь?
— Да все что угодно, если пообещаете, что отпустите.
— Обещаю, что отпущу. Раджана…
У входа в сарай появилась Раджана. В руках она держала свиток и перо. Барнак вынул золотую запонку из рукава рубахи. Лицо Раджаны будто вытянулось, взгляд ее онемел от ужаса.
— Раджана, будешь свидетелем, — Барнак криво усмехнулся. — Самые лучшие свидетели — это дарханы…
— Какие еще дарханы? — не понял Володя.
— Не важно, развяжите его, — Барнак кивнул парням.
Один из парней явно неохотно срезал с Володи путы. Второй поднял ружье на изготовку.
— А теперь дай сюда свой пальчик, — Барнак протянул сухощавую ладонь. В этот момент он был похож на тощего, подобравшегося для броска одичавшего кота.
— Зачем? — спросил Володя.
— Договор нужно подписать кровью.
— Ну вот еще? — заупрямился Володя, и убрал ладони за спину.
— Свяжите его, — кивнул Барнак.
— Подождите, — Володя выставил вперед ладони. — Давайте этот ваш договор.
Барнак нажал на палец Володи, кольнул острой запонкой, выдавил капельку крови и поднес свиток из хорошо выделанной кожи.
— Ткни пальцем здесь, внизу, — велел Барнак.
Володя послушно ткнул пальцем, оставив на свитке кровавый опечаток.
— Ну вот, — Барнак вернул свиток Раджане. — Запомнила?
— Запомнила, — отозвалась Раджана.
Лицо этой девушки стало таким же белым, как полотно кожаного свитка.
***
Володю поселили в старом тепляке для помощников, на отшибе, за территорией стоянки. Он зачем-то осмотрел старую печку, присел на железную, скрипучую кровать, огляделся.
В дом вошла Баярма, поставила на стол мятую алюминиевую миску, битую эмалированную кружку и приборы, вилку, две ложки.
— Обед сам забирай, много чести жратву тебе сюда носить, — проворчала Баярма.
Когда-то она нравилась Володе, высокая, стройная, самая красивая девушка в классе, а может и во всей школе. Но ее выходки не раз обсуждали в учительской и в кабинете директора. Она дралась с парнями по любому поводу, отвечала всегда сухо, с нескрываемым презрением. С одноклассницами не дружила, общалась только с братом Серегой и девушками из старших классов.
— Баярма, я всегда тебя уважал, несмотря на то что ты такая…
— Какая? — не поняла Баярма.
— Ладно, я не с того начал. Давай…
— Давай без давай? — прервала эта вредная степнячка.
— Короче, расскажи мне, что
