Я отмерила точно шесть стаканов воды, согласно инструкции на упаковке, и потом опустила туда макароны. Это, по крайней мере, понравится Лео — макароны с сыром были его любимым блюдом.
Я постучала в дверь его комнаты, чтобы порадовать его этим известием. Ответа не было, так что я зашла. Он должен был уже часа два как быть дома (он работал на полставки в ветеринарной клинике). Но комната была пуста, если не считать коллекцию игрушечных львов. Они вопрошающе уставились на меня своими пустыми пластиковыми глазами.
Я зашла в комнату бабули. Она спала, но я ее разбудила.
— Бабуля, Лео говорил, что куда-нибудь пойдет?
Бабуля потянулась за винтовкой, которую хранила под кроватью, но потом увидела, что это я.
— Ах, Аня, это ты. Ты испугала меня, девочка.
— Прости меня, бабушка. — Я поцеловала ее в щеку. — Лео нет дома. Я хотела спросить тебя, не собирался ли он куда-нибудь.
После длительного размышления бабуля сказала, что нет, не собирался.
— А приходил ли он с работы? — спросила я, стараясь не выказывать нетерпения. Очевидно, что у бабули был трудный день.
Казалось, она думает над этим вопросом целый миллион лет.
— Да. — Пауза. — Нет. — Снова пауза. — Я не знаю. — И бабуля снова замолчала. — Какой сегодня день недели, девочка? Я потеряла счет времени.
— Понедельник, — сообщила я ей. — Первый день школы, помнишь?
— Все еще понедельник?
— Он почти уже прошел, бабуля.
— Хорошо, хорошо. — Она улыбнулась. — Если все еще понедельник, то значит, это сегодня этот ублюдок Яков приходил повидать меня.
Слово «ублюдок» следовало понимать в прямом смысле. Яков Пирожков был незаконным сыном сводного брата моего отца. Яков (сам себя он звал Джексом) был на четыре года старше Лео, и с тех пор, как он, выпив слишком много водки на свадьбе, пытался лапать меня за грудь, я его не особенно любила. Мне тогда было тринадцать, а ему уже почти двадцать. Отвратительно. Правда, несмотря на это, мне всегда было немного неловко перед ним из-за того, как на него смотрели остальные члены семьи.
— И чего же хотел Пирожков?
— Проверить, не умерла ли я, — сказала бабушка. Она рассмеялась и показала на дешевые розовые гвоздики, стоящие в низкой вазе на подоконнике. Я раньше их не заметила. — Уродливые, правда? Цветы сейчас так сложно найти, и вот он их приносит. Думаю, он надеялся навести нас на эту мысль. Может быть, Лео ушел с ублюдком?
— Некрасиво так говорить, бабуля, — сказала я.
— Ох, Аннушка, я бы никогда не сказала ему такое в лицо, — запротестовала она.
— Что могло понадобиться Джексу от Лео?
При мне Джекс либо не обращал внимания на Лео, либо обращался с ним откровенно презрительно.
Бабушка пожала плечами (что для нее было непросто, принимая во внимание, как трудно ей было двигаться). Я заметила, что ее закрытые веки дрожат, и сжала ее руку.
Не открывая глаза, она сказала:
— Скажи мне, когда найдешь Леонида.
Я пошла назад на кухню, чтобы слить воду из кастрюли с макаронами. Позвонила на работу Лео, чтобы проверить, не задержался ли он там. Они сказали, что он ушел, как обычно, в четыре. Мне не нравилось ощущение, что я не знаю, где мой брат. Ему было девятнадцать, на три года старше меня, но он был и всегда будет под моей опекой.
Незадолго до того как мой отец был убит, он взял с меня обещание, что я всегда буду заботиться о Лео, что бы ни случилось. Мне тогда было всего девять лет, примерно как юному грабителю, и я была слишком мала, чтобы понимать, на что я соглашаюсь. «У Лео добрая душа, — сказал папа. — Он слишком хорош для нашего мира, девочка. Мы должны сделать все возможное, чтобы защитить его». Я кивнула, не совсем понимая, что папа только что обрек меня на обязанность длиной в жизнь.
Лео не родился особенным. Он был таким же, как и все другие дети, и даже лучше их с точки зрения моего отца. Сообразительный, внешне — вылитый отец, и, что самое главное, первенец. Папа даже дал ему свое имя. Лео звали Леонид Баланчин-младший.
Когда Лео было девять, они с мамой поехали на Лонг-Айленд, чтобы повидаться с моей бабушкой по материнской линии. Мы с Нетти (шести и двух лет) болели ангиной и остались дома. Папа согласился присмотреть за нами, хотя я не думаю, что это потребовало от него особой жертвы — он никогда не любил бабушку Фебу.
Конечно, они целились в отца.
Мама умерла мгновенно. Два выстрела через ветровое стекло, прямо в ее прекрасный лоб и пахнущие медом каштановые кудри.
Машина врезалась в дерево вместе с Лео.
Он выжил, но больше не мог говорить. И читать. И ходить. Папа отправил его в лучший реабилитационный центр, самую лучшую школу для детей с инвалидностью. И Лео явно стало гораздо лучше, но он больше никогда не будет прежним. Говорили, что мой брат навсегда останется с умом восьмилетнего ребенка. Говорили, что моему брату повезло. И это так и есть. Хотя я знала, что вынужденные ограничения расстраивали его, Лео смог многое сделать с тем интеллектом, что у него был. У него была работа, где все его считали отличным работником, и он был замечательным братом Нетти и мне. Когда бабушка умрет, Лео станет нашим опекуном — пока мне не исполнится восемнадцать.
Я полила макароны сырным соусом и уже думала о том, не позвонить ли в полицию (как бы бесполезно это ни было), когда открылась входная дверь.
Лео вбежал на кухню.
— Аня, ты готовишь макароны! У меня самая лучшая сестра на свете! — и он обнял меня.
Я мягко оттолкнула Лео.
— Где же ты был? Я чуть с ума не сошла. Если ты куда-то уходишь, ты должен был сказать бабуле или оставить мне записку.
Лео погрустнел:
— Не сердись, Аня. Я был с родственниками. Ты говорила, что все в порядке, если я с родственниками.
Я покачала головой:
— Я имела в виду бабушку, Нетти или меня. Ближайших родственников. Это значит…
— Я знаю, что это значит, — прервал меня Лео. — Ты не говорила «ближайших».
Я была уверена, что произносила это слово, но не стала настаивать.
— Джекс сказал, что ты не будешь возражать, — продолжал Лео. — Он сказал, что он родственник и ты не будешь возражать.
— Могу поспорить. Ты общался только с ним?
— Толстяк там тоже был. Мы пошли к нему.
Сергей Медовуха по прозвищу Толстяк был двоюродным братом моего отца и владельцем заведения, где мы с Гейблом были вчера вечером. Толстяк и в самом деле был толстым, что в наши дни казалось необычным. Я любила Толстяка так же, как и всех в нашей большой семье, но сказала ему, что не хочу, чтобы Лео заходил к нему в бар.
— И что же вы там делали, Лео?
