Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
– Я боюсь! – шепотом сказала Аня и придвинулась поближе к Илье.
– Не бойся! – стуча зубами, ответил он и обнял ее.
Они посидели в тишине, и только он открыл рот, чтобы продолжить рассказ о своем детстве, как на этаже, находящемся двумя десятками ступеней выше их пристанища, послышались осторожные шаги и голоса.
От этих звуков у них мурашки побежали, и Илья от страха крикнул в темноту:
– Эй! Кто там?
Эхо повторило вопрос несколько раз, а в ответ раздался женский смех, а потом шарканье ног, как будто невидимые танцоры исполняли на паркете менуэт, и в такт шагам прорывались звуки музыки, будто отдельные ноты сваливались с линеек нотного стана, и падали в пустоту: ре, ми, соль, си… И с особым звуком какой-нибудь диез или бемоль – бамс!!!
Где-то заплакал ребенок, и плач его тут же перебила колыбельная, в которой не было слов, только «баю-бай, баю-бай». За колыбельной – оркестр с мазуркой, за мазуркой – женский смех, за ним – соло на пиле в сопровождении бормашины, потом – конский топот и снова – картонно-коробочный обвал.
От звуков, разносившихся в пустом здании дворца, застывала кровь. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать ничего. Еще проще было рвануть по лестнице вниз, туда, в дежурку, где спал и видел десятый сон курсант Ефремов.
Они переглянулись, поняли друг друга, сползли с подоконника и помчались вниз, стуча каблуками.
Ефремов спал сладко, но от шума вскочил и, ничего не понимая, вертел головой по сторонам.
– Ну, какого черта-то?! – недовольно спросил он приятеля и его подружку и, не дождавшись ответа, стал укладываться на диван.
– Не, Санек, все, милый! Выспался! – Илья скинул ноги курсанта с дивана. – Давай убирай копыта!
– Мальчики, давайте чай сделаем, а?! – Аня поежилась. – Холодно и страшно.
– Че там случилось-то? – снова недовольно спросил курсант Ефремов. – Носитесь как сумасшедшие! Илюх, ты все-таки на дежурстве!
– Иди сам подежурь! – Илья пристраивал в банку самодельный кипятильник. – Слушай, когда рассказывали, что тут чертовщина какая-то по ночам творится, я смеялся. А оно ведь и в самом деле не все в порядке, в этом дворце.
– Мальчики! Это все объяснимо – акустика. Говорят, этим явлением с успехом пользовались сторожа, которые охраняли винные подвалы. Они просто шли в Мраморный зал и немножко там шумели: кричали что-нибудь вроде «Э-ге-гей! Кто тут?!» и стучали колотушкой. И все! Можно было больше ничего не охранять, а отправляться спать или угощаться вином из царского погреба: эхо до утра гуляло по этажам дворца. И про привидения во дворце еще в те времена знали.
– Нет, ну, я согласен с тем, что тут акустика отличная и эхо особенное, – сказал умный курсант Ефремов. – Но эхо рождается от звуков, значит, вы там пошумели малость!
– Да не шумели мы! – громко возразил Илья и тут же прикусил язык. – Не шумели мы, как ты не понимаешь! Мы вообще шепотом разговаривали. А звуки, знаешь, какие были? Будто коробки сыпались, и музыка играла, и дети плакали, и тетка хохотала! А ты говоришь «эхо»!
Ефремов недоверчиво посмотрел на них.
– Правда-правда, – подтвердила Аня и поежилась.
Забулькал в банке кипяток, в который бросили ложку чаинок. Они закружились в пузырьках, окрашивая воду в медово-коричневый цвет.
– Зефир кончился? – спросил Ефремов, заранее зная ответ: из оранжево-коричневой коробки он даже все крошки вылизал. – И что, и ни одной завалящей конфетки?..
В сумке у Ани нашлись барбариски, с которых с трудом отрывались фантики, но какие-никакие конфеты.
Чай пили в полной тишине, и скрип половиц услышали все. Дружно вздрогнули и переглянулись: звуки исходили из-за неприметной двери, закрытой намертво и, кажется, даже заколоченной для надежности огромными гвоздями. Дверь вела в дворцовые подвалы, в те самые, где были когда-то винные погреба.
Все трое прислушались к звукам за этой дверью. Сначала кто-то подошел с той стороны, пошуршал по поверхности в поисках ручки, нашел ее и подергал. Дверь даже не шевельнулась. И тогда шаги стали удаляться, где-то вдалеке гулко хлопнула дверь, будто кто-то вышел, и в то же мгновение по ногам пробежал мороз – волна холодного воздуха ударила по двери с той стороны.
– …Я чуть не завизжала в тот момент, но у меня сил не было, и во рту пересохло, – шепотом рассказывала Аня Илье. Она перебирала волосы у него на макушке – пропускала между пальцами короткий ежик, а он жмурился от удовольствия, как кот.
Как-то незаметно началась у них тайная взрослая жизнь, которая оглушила новизной ощущений. Страх, который они испытали ночью во дворце, сблизил их – Аня безоговорочно стала доверять Илье. А тут еще ее родители, которые лопухнулись, оставив дочку одну на целую неделю. Вот в эту самую неделю и началась эта самая взрослая жизнь, о которой оба они не имели ни малейшего представления.
Они тщательно скрывали новые отношения, но это было не так просто. У Ани весенней свежестью сияли глаза, а Илья стал рассеянным и, как он сам о себе говорил, «поглупел, как осел».
Незаметно пролетело время до конца года, и замаячили впереди каникулы, и от одного только слова «каникулы» ребятам становилось тоскливо. Илья должен был уехать домой, в Архангельск, и от этой мысли у Ани слезы на глаза наворачивались.
Не лучше настроение было и у курсанта Покровского. Он прогонял в голове сотни вариантов, но ни один не мог оправдать его неявку по месту жительства. Мама будет плакать, а батя просто выдерет ремнем – пока что еще может справляться с сынком таким варварским методом.
– Я только на пять дней уеду, – клялся Илья. – А ты привыкай! Ну а как ты собираешься стать женой моряка? Или зимовщика в Антарктиде?!
Он и в самом деле пробыл дома только неделю, а потом, нагородив родителям с три короба причин, купил билет на поезд и уехал в Ленинград, где его ждала Аня. Занятия в училище еще не начались, и Илья поселился в частном секторе у бабы Любы, которую хорошо знали все курсанты – не раз помогали ей по дому. У бабки было две коровы, и ей нужно было заготавливать сено, а сил собственных на это уже не хватало, и баба Люба просила курсантов поработать у нее в хозяйстве. Благодарила молоком и творогом. Курсанты хоть и не голодали, но от молока из-под коровки отказаться не могли и порой сами приходили к бабе Любе и спрашивали – не нужно ли что поделать, а поскольку «поделать» в частном доме всегда что было, то все были довольны.
Жила баба Люба недалеко от дворца, за трамвайной линией, в большом, но каком-то бестолковом доме. Комнат на двух этажах много, а жить можно было только в одной, да еще в кухне – остальные помещения зимой промерзали до инея в углах в любую погоду. Зато летом у нее было раздолье. Сразу за домом – луг с одуванчиками: желтый в начале июня и съеденный бабкиными коровами подчистую уже в июле. За лугом – мелкий пруд, вода в котором прогревалась даже холодным летом. И в комнатах можно было жить, как на даче.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
