Ты это… бди… осторожно, но бди… На провокации не поддавайся! Ни-ни! Но… если что…
И Маруцкис развёл руками, мол, не маленький, сам сообразишь, что делать.
Глава третья. Приказано бдить
21 июня 1941 года.
Аркадий знал особиста Маруцкиса менее года, при этом молодой политрук успел проникнуться к старшему командиру искренним уважением. Валдис Янович был человеком дела, причем делал его тихо, незаметно, и при этом очень и очень эффективно. Надо сказать, что и ему доставалось от начальника особого (разведывательного) отдела кое-какие мелкие поручения, а вот повода отказать ему не находилось, потому как работали все на одно дело. Тут все вокруг было особым случаем. Разве ж это легко, нести советскую власть во враждебные капиталистические страны, даже если учитывать, что Бессарабия была когда-то частью российской империи, а эти места дали таких героев Гражданской, как Котовский и Фрунзе. Всё равно, работать с местным населением было сложно, хорошо, самые богатые сбежали, но их прихвостни, и симпатии румынских властей никуда не делись, ведут против нас борьбу, следят за каждым нашим шагом, за каждой ошибкой.
На сердце после разговора с особистом было тревожно. Конечно, Маруцкис где-то прикрылся политруком, составляя рапорт наверх, сам ведь намекнул, что рапорты о начале возможном войны встречают как сигналы о трусости, но к Валдису Яновичу это отношение не изменило. Умение хитрого литвина просочиться меж дождевых струй было всем известным. А вот понимание того, что надо быть готовым ко всему, не оставляло мозг, а настойчиво скребло, подгоняя к принятию решений, но вот большая половина из них, как и несколько мыслей типа того, что был бы я Сталиным, то отдал бы приказ, быстро погасли и исчезли. А если вспомнить, что говорил об обстановке с Липатовым, то решение вернуться на заставу и прикрыть лично участок, про который говорил капитан, стало очевидно правильным и единственно верным.
Около комендатуры Аркадий остановился и закурил. Машина должна была заскочить еще и на склад, а только потом вернуться за ним. В это время внимание Аркадия привлекла фигура молодого монашка, Серафима, одного из «фигурантов» к которому его попросили присмотреться. Месяца полтора-два назад Валдис Маруцкис указал младшему политруку на немного странного молодого человека, и предложил с ним познакомиться и сойтись поближе. Серафим появился в этих краях незадолго до освобождения. Дело в том, что о прошлом монаха не было практически ничего и ни у кого, а это уже было подозрительно. «Понимаешь, Аркадий, если бы этот Серафим был агентом Сигуранцы[4], у него была бы железная легенда. А так только туман. Это подозрительно. Проверить надо», — таким напутствием закончился инструктаж особиста. Аркадий понимал, что есть такое слово «надо», тем более Маруцкис не приказывал, а именно просил, поэтому политрук и не мог отказать старшему товарищу. Нет, если бы такой приказ исходил от Макара Корнеева, Могилев-Подольского особиста, нашел бы как вывернуться, отказаться, пусть и гнобил бы, гад, но Валдис Янович гадом не был.
Монах приближался, немного подволакивая ногу. Эта травма, полученная несколько лет назад, оставила после себя вечную хромоту, но Серафим никаких палочек, тростинок и прочих приспособлений не признавал. Молодой монах говорил, что травмы и болезни — это наказания, которые Господь посылает на людей за грехи, а ему тем более напоминание о грешной жизни, от которой он отказался, и которую более не помнит. Аркадий считал, что такие мысли более пристали старику, нежели молодому парню, но что тут попишешь, работам с тем материалом, что имеется. Сошлись с монахом они довольно просто — на религиозном диспуте. Серафим оказался парнем начитанным, знающим, когда же его оппонент заговорил о сути религии, сразу же определил, что тот воспитывался в армянской христианской церкви, чем удивил политрука, еще более удивил, когда монах объективно и толково объяснил разницу армянского христианства и православия, конечно же, с точки зрения того, что правота находится у православных, но все-таки так корректно, что никаким образом армянскую церковь не обидеть.
— Вообще-то я атеист, комсорг, так что могли с армянской церковью не церемонится, — произнес тогда Григорянц. Но ответ монаха его удивил:
— Армянская церковь одна из первых христианских общин, добившихся признания государства. Её путь долог, полон великих подвигов во имя веры, заслуживает большого уважения. Эта церковь — душа армянского народа. Как я могу говорить о ней неуважительно? Это не уважать и вас, да и себя тоже.
Именно эту корректность молодого монашка Аркадий и сделал отправной точкой в их отношениях. На честный вопрос Серафима, на что ему нужны эти религиозные беседы, ведь советская власть стала беспримерным противником религии, он ответил честно, что церковники — это да, другая сторона баррикад, религия — опиум для народа, но по влиянию на умы людей у церкви накопился огромный опыт, почему же не перенять лучшее, что есть в этом вопросе, да еще и сразу же уколол монаха, мол, православие тоже много переняло от язычества в борьбе за души населения на Руси. Они продолжили спор, но вежливо, подбирая аргументы и апеллируя не к эмоциям, а к разуму и логике.
Наверное, молодой монашек почувствовал в комсомольце-собеседнике способность слушать и слышать оппонента, политрук приводил всегда точные доводы, которые говорили о его подготовленности и старательной работе со множеством первоисточников, пусть и несколько однобоком, но вот критика религии шла точно по наставлениям политорганов, а наставления эти были достаточно толковыми. Так у них и завязались не то чтобы дружеские отношения, но и не просто знакомство. При встречах и дискуссиях они пробовали друг на друге какие-то важные аргументы, но при этом оставались предельно корректными, не переходили на лица. Аркадий не интересовался прошлым монаха, чувствовал, как тот сразу же закрывается от подобных вопросов броней непонимания, мол, теперь у него только другая жизнь, а то, что было, то прошло. Валдис Янович политрука только похвалил, когда он рассказал, что пытается восстановить биографию монаха по косвенным данным, которые могут пробегать в ходе дискуссий и бесед. Но дело продвигалось совсем медленно. Правда, были и другие поручения, которые были выполнены намного быстрее.
— День добрый, отец Серафим! — приветствовал политрук подошедшего монаха.
— Сколько говорить вам, брат мой, что я никакой не «отец», ибо рукоположения в сан священника не проходил, а мой сан диакона слишком незначителен, дабы мирянам именовать меня «отцом». Доброго здравия вам, товарищ Аркадий, — монах был как всегда немного многословен. А вот в слове «товарищ» все-таки не удержался, чуть прыснул ядом.
— Что в чертогах небесных творится? — поинтересовался
