как. Молодой политрук быстро переоделся в сухое, забрался в машину, полуторку, которую выделили ему по такому случаю на заставе, и вскоре был в расположении комендатуры.
Комендатура располагалась в большом доме, принадлежавшем ранее какому-то местному богачу, как сказали бы у нас баю, или кулаку-мироеду. В Бессарабии многие приняли приход Красной армии именно как освобождение. И не только от румын, которые были и родственниками, но слишком уж старшими братьями, высокомерными, не считавшими бессарабцев себе ровней. В первую очередь крестьянский люд, а Бессарабия была сплошь крестьянским краем, надеялся получить землю. Землю крестьянам дали. Смущало только обилие залетных руководителей, которые пили легкое молдавское вино, запивали его водкой, а потом, присмотревшись, стали наводить порядки. Почти что сразу с раздачей земли стали молдавских мужичков и «околхознивать». Партийные органы на местах вскоре получили планы агитационных и организационных мероприятий, контрольные проценты вовлечения в колхозы, но дело шло туго и больше на бумаге.
Любви к новому руководству эти дела не прибавляли, кое-кто начинал вспоминать как было хорошо при румынах, но и тотального сопротивления в Бессарабии советской власти не было, сюда направили людей более-менее толковых, понимающих, что массовые загоняловы в колхозы тут и сейчас вызовут массовые же протесты. Потому спешили не спеша, отчитывались, понимая, что цифры далеки от действительности, а там, где удавалось создать коллективные хозяйства, всю землю у крестьянина не забирали, оставляя каждому участок, достаточный на личный виноградник да небольшое приусадебное хозяйство. Понимали, что лиши молдаванина виноградника, получишь страшного врага. А пока молдаванин при винограде да при вине, он будет тих и покладист, и делай с ними все что хочешь. Из-за этого работа оперативного отдела пограничников была проще, чем на Западной Украине или в Прибалтике, но и сложнее одновременно — никто не рвался во враги, но никто не стремился помогать новой власти. Было какое-то тупое равнодушие, согласие со своей судьбой, а вот попытки как-то разговорить, привлечь, наталкивались на стену отчуждения, прикрытого откровенным непониманием. Молдаванин, попав к особисту, тут же делался непроходимым тупицей, каким он, конечно же, не был. Любой крестьянин, гагауз, молдаванин, румын, украинец или грек хорошо знает свою выгоду, если предложить ему что-то для него, крестьянина, по-настоящему выгодное, так все сообразит, по полочкам разложит, действовать начнет. А если предложить тебе нечего, то и разговаривать с тобою зачем?
С приходом погранцов дом богача, сбежавшего в Румынию, подлатали, укрепили расшатанный и местами разобранный населением забор, наладили охрану, в общем, сделали все как положено. Дежурный, узнав, что Аркадий ведет задержанного в особый отдел[3], пропустил их без единого слова. А уже через две минуты они оказались у дверей кабинета, занятого начальником особого отдела. Занимавший его Валдис Маруцкис был особистом от Бога. В годы революции воевал в латышских стрелках, и показал себя человеком честным, преданным и инициативным, так что ещё в Гражданскую был замечен и привлечен для работы в ВЧК, потом, когда отгремели крестьянские бунты, так и не разгоревшиеся российской Вандеей, работал в этой же структуре в тверской и Самарской губерниях, а позже, когда отгремела Гражданская, Маруцкис снова был направлен в армию, но уже не стрелком, а особистом. Карьеристом не был, умудрился во время чисток тридцатых уцелеть, а еще более удивляло то, что по должностям не поскакал, оставаясь начальником особого отдела скромной погранзаставы.
— Здравствуй, Аркадий! — тепло поздоровался Валдис. — Что там у тебя?
— Здравствуйте, Валдис Янович, вот, задержан при пересечении государственной границы. Назвался Мирчей Флорей. При задержании потребовал отвести себя в особый отдел.
— Так, так… Спасибо, будем беседовать… Ты пока отчёт составь, по форме, как, где, когда, обстоятельства, впрочем, ты в курсе.
К Маруцкису младший политрук вернулся примерно через полтора часа: успел доложиться коменданту, написал письменный отчет о задержании, забежал к хозяйственникам, а потом и сюда, в особый отдел. Главный особист выглядел уставшим и чем-то подавленным. На его круглом лице собралось такое количество морщин, какое собирается только при мучительном мыслительном процессе, всегда безмятежное и хладнокровное выражение сменилось состоянием крайней озабоченности. Валдис Янович был человеком на своем месте. Ничего лишнего, никакой политической истерики и поиска врагов там, где их быть не могло. Основное время этот круглоголовый латыш с выбритым до блеска черепом (под Котовского) и усиками под Ворошилова уделял работе с местным населением: создание агентурной сети с прицелом на соседей румын было приоритетом в его работе. Фактически он осуществлял в своей зоне ответственности разведывательную и контрразведывательную деятельность, и делал это со знанием дела.
— Аркадий! Принёс уже отчёт? Хорошо, присаживайся, я просмотрю.
Политрук уселся на крепкий табурет. Стул, такой же крепкий и основательный был в кабинете в единственном экземпляре, и его занимала крепкая тушка товарища начальника.
— И что мне с твоим перебежчиком делать? — вроде бы совершенно расстроенным голосом сообщил Маруцкис. — Пристрелил бы его при попытке к бегству, у меня бы голова не болела, — вяло пошутил особист.
— Так он не пытался сбежать, а что так? — осторожно поинтересовался Аркадий.
— Он говорит, что немцы в их селе отдали приказ о принудительном выселении на неделю всех гражданских лиц.
— На неделю? — Аркадий удивился.
— Сам понимаешь, что это означает. Не сегодня, так завтра. Скорее всего двадцать второго. Может быть утром… Не уверен.
— Почему?
— Удобнее всего в воскресенье. Во-первых, они так уже в Польше делали. Во-вторых, люди отдыхают, в отпусках, пока сориентируются, пока поймут, что происходит, больше бардака, разберемся, конечно, что да как, но какое-то время упустим… Ну это все так, прикидки… А голова у меня болит из-за того, что с этой информацией делать. Сам знаешь — войны не будет, не поддаваться на провокации. Вон, у соседей тоже перебежчик, так там начопера чуть в порошок не стерли, мол, паникер, создает нервозную обстановку… Трибуналом грозили за трусость.
— И что? Что делать будешь?
Маруцкис с прищуром посмотрел на собеседника. Мол, доверять ему, или нет. Аркадию он доверял, но был осторожен, поэтому и вверх не полез, и от чисток как-то умудрился в стороне остаться. Но всё-таки решился.
— Что делать буду? Я сообщить наверх обязан? Обязан! Вот и сообщу. Только надо сообщить как-то нейтрально. Чисто информация и никаких комментариев. Не моя задача выводы делать. Пусть там решают, что и как…
— Вот как… — в интонациях молодого политрука сквозило разочарование.
— Ну вот так, политрук, вот так… Да ты не это, я уже начоперу Одесского (военного округа) позвонил, это мой… родственник, скажем так, поговорил, обстановку обрисовал, тот уже давно на месте, я тебе ничего не говорил, но… тревожно.
