были богатыми! Я тайком взяла из столика три рубля, большие такие бумажки зеленоватого цвета. Украла или взяла? Некоторое время меня помучил этот вопрос… Но мне казалось, у нас лежит так много денег, а у Таньки пропали в школе 3 рубля. Как она пищала тоненьким голоском: как она скажет об этом маме, как та будет ее ругать…
– Не реви, сбегаем на перемене и я дам тебе денег!
Надо бы сказать кому-то, что я беру для Таньки так много, но мама была где-то далеко, а скорее всего я побоялась, что мама откажет, Танька у нас новенькая, а я ей уже все равно пообещала… На всякий случай оглянулась по сторонам и с мыслью, что я ворую, выхватила из вороха бумажек 3 рубля. Вот именно, из вороха, деньги лежали в беспорядке, поэтому как выяснила позже Эмма, мы и не могли разбогатеть…
Танька ждала меня у акации, на углу дворика. Она заморгала глазами…
– Бежим, а то опоздаем на урок! Да вот они, бери, бери!
Сунула ей в кармашек скомканный трояк, а в руку щепотку жареной кукурузы, которую схватила со сковородки на ходу. Я чуточку побаивалась несколько дней, но никто ничего не заметил, все доверяли друг другу.
Я даже не ожидала, что история неожиданно продолжится. Странно: Танька призналась своей маме о пропаже денег и как я ее спасла. Вдруг Танька протянула мне ровную денежку, такую красивую, дорогую, аж 3 рубля. Это было так много теперь! Так мне показалось. Маме я не стала разглашать секрет, а дождалась, когда Эмма была в комнате одна, и небрежно так сказала:
– Вот Танька принесла 3 рубля, я ей занимала.
И чтобы быть естественной – ничего необычного – грохнула, как всегда, ящичком стола, сунула туда деньги и с шумом толкнула ящик обратно. Эмма ничего не сказала…
Так вот, тата отпустили месяцев через восемь. Еще при Сталине имелись честные и храбрые следователи. Отец доказал, что пропавшее зерно даже не поступало на его склад. Однажды из города отца приводил милиционер, чтобы взять на чердаке, какие-то документы. Мы смотрели в окно, как они шли. Тато твердо, как всегда. Шагал в знакомой светлой рубашке, вышитой по вороту. Тот же поясок. Это был его праздничный наряд, в этой рубашке он выходил на свидание и на суд. Мама с Эммой в полуобмороке. Тато бодро, как обычно, поздоровался, поцеловал маму, повернулся к нам, но мы с Эммой отступили в углы комнаты и приросли к полу. Он полез на чердак, взял нужные бумаги, и они зашагала с милиционером обратно. Угостить тата было нечем да он и не взял бы. Те жидкие оладьи были съедены несколько месяцев назад.
Мама долго внушала Эмме сразу после беды в нашем доме, что нельзя бросать институт. А то когда потом еще раз поступишь. Одна она, такая безрассудная, ходила пешком по пять километров до института и обратно. Все мы осуществляли мамину мечту – выучиться. Потому и не вернулись в родной новый дом. Мама объясняла: там школа была далеко. Позже я поняла: еще и потому, что в колхозах не давали всем паспорта… А здесь колхозов не было. Учиться, чтобы «стать богатыми»! Какими были учителя и врачи во время ее детства и юности. Высшие образование не принесло никому богатства… И мама сказала:
– Ничего путного из вас не получилось…
А ничего, выжили… К удивлению всем. Эммина стипендия, Люда после 11 педагогического класса уже работала в Дагестане, в Карлан-Юрте, а мама стала шить соседкам платья. Изредка получала заказы и очень дешево брала, все время боялась, что платья не понравятся. Правда, шить мама стала не сразу. Но суды все повторялись, а отца не могли засудить. Тогда мама расхрабрилась и взяла от Левцовых свою любимую машинку.
Бедная, всегда голодная Эмма, получила один раз на экзамене тройку и стипендии не стало. В этот день, в 20 лет Эмма поседела. Вот так, коротко. Больше об этом – нельзя.
Но я была при деле. Каждый день гостила в доме у директорской семьи. Святые люди. Или мы, наверное, прости Господи, тоже, когда подкармливали Аркадия Яковлевича. Он жил сначала без семьи. А у нас как раз зарезали поросеночка да кукурузную муку имели, в одно лето нам дали участок под огород на месте, где впоследствии выросли микрорайоны. Люда с Эммой брали и меня полоть кукурузу.
И вот, наконец, продолжаю тему « Молитва». Это не правильно так скакать при пересказе, в разговоре, но я иначе так и не научилась говорить. Тем более, что по-другому и не нужно. Харчевников – преподаватель, советской литературы, любил слушать мою болтовню на семинарах и экзаменах.
Итак, дальше. Арестовывали многих и по рукам ходили целые сборники молитв от « тюрьмы». Кто-то бывалый дал и нам такую тетрадь. Я должна была ее читать, когда мама с Эммой уходили на суд. На ходьбу до Грозненской тюрьмы, на время суда, на обратный путь уходил целый день. Значит, я оставалась для помощи тату одна. Садилась на чуть теплую лежанку и начинала помогать. Прочитаю всю тетрадь один раз и думаю:
– Мало, еще мама с Эммой до города не дошли. А если суд уже начался, как же мне оставить тата без помощи? А сколько этот суд будет длиться? Надо читать…
Уже лежанка давно остыла… Читаю уже машинально и в это же время вспоминаю, как мама рассказывала про прошлый суд:
– Майор принес батьке хлеб и котлеты, ишь який жук… «Добрый»…
Я представляю, как он приветливо, как всегда, благодарит, и говорит:
– Сделайте милость, возьмите назад!
Жду продолжения. И точно предположила, тато не решился объедать опера, взять такую драгоценность.
Я знала, что такое котлеты. Не просто читала про них или видела у кого-то. Нет уж, у нас тоже их один раз жарили! Когда зарезали маленького поросенка. Кормить его уже было нечем.
Вспоминала давнее, а сама все читаю и читаю молитвы от суда, потом возвращаюсь к маминому рассказу о подарке опера, да, я угадала: тато взял «подарок», но только один хлеб. Так сказала мама.
Читаю дальше, но уже темнеет, а я боюсь встать и перестать читать. Я уже знаю наизусть, мне не нужен свет, но надо бы встать и поискать чего-нибудь из еды. Но нельзя оставить самое нужное сейчас дело. Читаю все громче и громче.
Вот и взрослые приходят, смотрят на меня с тетрадью.
– Отправили на пересуд. Слава Богу!
И так было несколько раз. Спасла
