самого этого конца: – « С этим братцем песни пел»
* * *
…Я была такая дохлая к концу 2 класса и мне теперь кажется, что мама больше всех обо мне молилась. Кашляла и кашляла, но все равно просилась у мамы в школу. Она ругается, а я сделаю паузу, а если кашель начинает раздирать все внутренности, то затыкаю рот углом подушечки и отбегаю подальше. Вытру насухо глаза, красные от борьбы с недугом, и опять начинаю привычное нытье:
– Мама, можно я пойду в школу-у-у? Мо-о-жно?
– Иди, – сердито крикнет мама.
А иногда проверит температуру – прикоснется губами ко лбу и пригрозит:
– Вот я тебе сейчас пойду! – и потрясет приготовленной ладонью.
– Учи дома!
Неделями сотрясает меня вредный мой враг, а потом я вырываюсь на волю. Из холодного дома – в холодную школу. Свободы хватало на недельку…
Интересно: многое помню еще с Ачикулака задолго до школьного возраста, весь 1–2 классы помню, а потом провал до конца 4 класса. Меня приводили дети из школы, буквально тащили, так болела голова. Они уже выдохлись и закричали Шуре в огород:
– Возьмите вашу Линку!
Шура увидела мою повисшую голову, закричала и подхватила любительницу школы.
Рентген не помню и как до города добирались не знаю. Оказалось – затемнение легких.
Каким-то образом находили для меня большую кружку молока со смальцем и, чтобы бы я не вырвала, мама давала мне конфету «Барбарис» из настоящей белой бумаги с яркими красными ягодами. Оказывается, ничего не бывает случайным. Эта кружка молока, чудесным образом, оказавшаяся в нашем доме. Летом Аркадий Яковлевич стал приглашать меня к себе домой, как бы помогать по хозяйству. Мамины молитвы к Богу за меня. И прекратилось распутывание каких-то ниток с проводами по ночам, носившихся надо мною с огромной скоростью. Куда-то ушла болезнь, слава Богу! Мама не раз повторяла:
– Эта учительская семья спасла Линку. Слава Богу! Дай, Гослоди, здоровья всем таким людям!
Да уж, появились бы со своим предложением на два лета мои любимые учителя, если бы по маминым молитвам их Бог не послал…
… Это очень невыносимое понятие – « враг народа». Я знаю. Тата арестовали, как будто за растрату, и то это было так ужасно страшно и стыдно – глаз не поднять. Даже Витька буркнул разок что-то ехидное и потом притих. Тогда посадить могли кого угодно ни за что, ни про что и делали это все друг другу, кому не лень. А боялись-то как! Мама шепотом предупреждала меня не раз:
– Не говори, дочечка, никому, что мы жили в Ачикулаке при немцах…
Хорошо, что никто меня об этом не спросил… Здесь в Грозненской области в нашем селе поселились все семьи бежавшие от войны. Мы с Украины. Одна мама разговаривала, вставляя украинские слова, а дети только одно слово из раннего детства применяли при обращении к отцу: «тато».
А иногда я раздумывала, неужели мы виноваты, что немцы догнали нас, но не перечила маме.
… Колоски на поле собрать после уборки урожая – воровство. Тюрьма.
Но в один прекрасный день народ высыпал на поле собирать обгоревшие колоски. Случайно получилось или кто постарался поджечь стерню после уборки урожая. Мама, Эмма, Люда, я и, наверное, Галька, а то с кем же ее оставлять дома, решились пойти на сгоревший участок поля и ходили, низко наклонившись, и изредка находили горелые колоски.
Вдруг мама ахнула: – Ходит уже! А чтоб тебе!
Да, какой-то мужичок, помощничек «органов» сновал от семьи до семьи.
– Может не подойдет к нам, – надеются старшие.
Мама решает: – Свою фамилию нэ кажить.
Все уставились на меня честную недотепу.
– Нет, нет, – трясу я головой.
И вот, увлекшись работой, я незаметно удалилась от всех. Придумываю себе фамилию. Наконец одна понравилась – Цветкова. Скажу дядьке «Цветкова», – ликую я про себя. Размечталась: была бы правда такая моя фамилия… И Витька не дразнил бы меня: – Расторгуева, что расторговала? А наоборот, завидывал бы… Ой, наступила на огромную колючку! А-а, это «арбузик» – во все стороны толстые шипы. Такие колючки водятся на поле. От них ранка большая, но зато можно вытащить самой. Удалось подцепить верхушку «арбузика» подранными ногтями и вытащить ее. Ура! Еще не перестала дергать ранка, как я заметила почти не обгоревший колосок, а чуточку дальше и другой светленький. Радостно поковыляла за ним. Вот из моих колосочков точно сварим кашу! При мысли о каше противно заныло в животе.
– Нечего думать о глупостях, рано еще, – поругала я себя.
И вдруг над моей головой ласковый такой, слишком ласковый голос:
– Как твоя фамилия, девочка?
Я вытаращила на дядьку глаза. Откуда он взялся? Оглядываюсь на взрослых и прямо чувствую, как там все замерли.
– Расторгуева, – вырвалось у меня после повторного вопроса. Дядька еще более ласково заулыбался:
– А, знаю, знаю… И засеменил дальше.
Мне даже расхотелось каши от этой пшеницы и я, прихрамывая, пошла признаваться. Мама только вздохнула…
На всякий случай я, оправдываясь, успокаивала старших:
– А дядька совсем не страшный, даже добрый.
Так вот, в этот раз обошлось. А может быть, и нет.
Вскоре отец не угодил чем-то оперу, наверное, что-то не дал ему из складика при колонии, где он работал. Мама сокрушалась:
– Пришли, заломили батьке руки… Забрали мучку.
Правда, что не муку, а мучку, маленькая сумочка стояла на припечке. Мама не успела добавить в тесто муки и испекла жидкие оладики.
– Все лето майору корову пасли… и вот тебе, посадил…
Пришли еще раз и переписали наше имущество для конфискации: железную кровать и два низеньких шкафчика. Но соседи Левцовы успели спасти, спрятали у себя единственную ценную вещь, швейную машинку Singer.
Мама настояла, чтобы ее любимой машинке нашли место на телеге среди детей, и она прогромыхала пол страны до Ачикулака, а после войны и до грозненской области.
Забирать наше имущество пришли бы, если бы бедного моего тата посадили в тюрьму. Недавно появилась у нас эта кровать. Ну, что же, будем спать опять на полу. А я спала на лежанке за трубой. Чтобы мне было теплее всех. Но эта с вечера чуть теплая лежанка к утру холодила меня остывшими кирпичами. Но мама думала, что мне тепло и я, конечно, помалкивала.
Да-а, а матрацы? Возьмут вместе с соломой или вытряхнут? Пусть лучше вытряхнут, а то солому попробуй тогда найти… Ну и пусть, на полу спать даже лучше, хоть и холоднее, зато никто не будет скатываться с кровати. Вся семья помещалась на ней.
Я вспоминала, какие мы, оказывается,
