Книга Домой до темноты - Чарльз Маклин

Блин… Да что может случиться средь бела дня?

Пришлось себя взвинтить, прежде чем шагнуть в квартиру, сбросить пакеты и, вооружившись кухонным ножом с магнитной подставки, обойти все комнаты. Все было как до ухода.

На улице бешено заголосил клаксон. Сам вернулась в прихожую, пинком захлопнула входную дверь и, привалившись к ней спиной, закрыла глаза.

Голос Шерил успокаивал. Сам ждала свою любимую строчку о солнце, всходящем над бульваром Санта-Моника, но гимн девяностых во славу расслабленного Лос-Анджелеса внезапно оборвался. В наступившей тишине урчал на холостом ходу мотор.

Минуту спустя хлопнула дверь квартиры иранской пары, по каменным ступеням зацокали каблуки. На улице сиплый мужской голос прорычал «Vaffanculohx».[8]

Когда машина отъехала, зазвонил телефон.

В кухне Сам взглянула на Леонардовы часы над плитой и стала варить кофе, пытаясь не думать о том, где ей следовало быть еще полчаса назад. Трубку не поднимала — для всех ее нет дома.

Расчистив на столе место для ноутбука, она ждала, когда телефон заткнется. Конечно, надо бы придумать оправдание и позвонить отцу Софи. Истошная телефонная нота в последний раз пронзила гулкую пустоту квартиры. Горячий кофе обжег губы.

Зараза… Дрожь в руках не исчезала.

«Никто… ничего не знает. Пусть все так и останется».

Голос приятный, с юношеской хрипотцой, как у молодого Билла Клинтона. В нем слышалась вкрадчивая напевность Среднего Запада, а ненужный вопросительный знак в конце фраз, от которого побежали мурашки, не оставлял сомнений в том, что произойдет, если Сам заговорит.

Прошлым вечером она была во Фьезоле у своего приятеля Джимми, но довериться ему побоялась. Он бы настаивал на том, чтобы обратиться в полицию. А что она там скажет? Дескать, был телефонный звонок со смутной угрозой от неизвестного, кого она считает возможным убийцей? Сам прожила в Италии достаточно долго и знала: полиция ее не защитит. Скорее всего, они просто изымут ее permesso[9]и задержат отъезд.

До четырех утра она лежала без сна и все думала, идти ли на встречу у моста Тринита. Сам чувствовала себя вдвойне виноватой — мерзко подводить родных Софи, и вообще, давно надо было обо всем рассказать, но теперь уже рисковать нельзя.

Она не готова погибнуть ради людей, которых никогда не видела.

С Софи они были не так уж и дружны. Девчонка подошла к ней после лекции в Британском совете и сказала, что интересуется керамикой раннего Ренессанса. Это была ее тема, и она взяла под крыло этого милого ребенка, красивого, талантливого и простодушного. К ее огорчению, вскоре выяснилось, что Софи Листер больше привлекает возможность втихаря пользоваться ее компьютером, нежели секреты мастерства делла Робиа.[10]Они почти не разговаривали.

Сам включила ноутбук. Теперь она уже не думала о том, что руки покойницы касались клавиатуры, и не боялась подцепить ее дурную карму, словно вирус.

На прошлой неделе, вычищая список «Избранное», Сам наткнулась на сайт, который могла оставить только Софи; видимо, он-то и заразил машину.

Сам пошла в спальню паковаться.

Она забронировала билет на венецианский поезд, который в пять сорок отходил с вокзала Санта-Мария-Новелла, — оставалось меньше двух часов. Не попав на дневной рейс до Бостона, Сам аннулировала свой авиабилет, а пятидесятипроцентный возврат потратила на железнодорожный транзит через Европу. О перемене планов она не сказала никому, даже Джимми. Так безопаснее.

Сам не жалела, что расстается с Флоренцией. Она влюбилась в город, когда девятнадцатилетней девчонкой приехала по программе «Учись за рубежом», и в результате он стал ее домом почти на десять лет. Теперь же она понимала, что превращается в ненавистное для себя существо — вечную студентку, которая год за годом изучает изобразительные искусства, заканчивает один курс, потом другой, тешась самообманом, будто все это не только из-за Федерико.

В двадцать восемь лет она была еще привлекательна: пергаментно-бледная кожа, темные курчавые волосы и голубые глаза — наружность еврейки, шутила Сам, — однако порой возникала тревога, что ее лучшие годы украдены. Вокруг было полно переспелых американок, выдохшихся и одиноких, которые приехали сюда ради искусства и секса, а теперь служили продавщицами в книжных лавках, гидами или учителями английского в прорве здешних языковых курсов. Нет, она уезжала вовремя, даже если б не грозила опасность.

Нахмурившись, Сам прислушалась.

На прикроватной тумбочке слабо тикал дорожный будильник. Сам убрала его в зеленый футляр из кожи ящерицы и бросила в несессер, а затем плюхнулась прямо на греховодные простыни, сдернуть которые недоставало сил. На глаза попался край смятого кремового шелка. Из-под подушки выглядывала ночная сорочка, которую за последние две недели Сам ни разу не надела. В жару она всегда спала голой.

Минутку!.. Рука скользнула между матрасом и подушкой, и тотчас зароились воспоминания о Федерико… Стоп!.. Минуточку, черт побери!..

Сам откинула подушки, затем вскочила и сорвала простыни. Отодвинула от стены кровать и сбросила матрас на пол. Точно, нету, она бы помнила, если б его упаковала… Вибратор исчез.

Когда в последний раз она его видела?.. Наверняка есть какое-то безобидное объяснение… Разве что Федерико?.. Но позорный сукин сын уже давно отдал ключ — в тот самый день, когда бросил ее и предсказуемо вернулся к флорентийской женушке и деткам.

Желудок взбунтовался. Сам кинулась в ванную и согнулась над унитазом. Когда дурнота прошла, она мельком взглянула на свое отражение в зеркале — глаза стали почти черными. Страх расширил зрачки, оставив лишь тонкий голубой венчик. Надо что-нибудь принять… Кажется, где-то еще оставался валиум. Бледное лицо в зеркале отъехало в сторону вместе с дверцей шкафчика для лекарств.

«Палочка-выручалочка» лежала на стеклянной полке.

— О господи!.. — выдохнула Сам; она медленно повернула хромированный стержень…

И чуть не выронила его из трясущихся рук. На торце красовалась алая наклейка в форме сердечка. Прежде ее не было.

Сам прошла в кухню и взяла мобильник. Руки дрожали так сильно, что набрать номер получилось лишь с четвертого или пятого раза.

Значит, прошлым вечером Страж приходил и оставил памятку.