Около половины третьего Лора пошла прилечь. Накануне мы приехали поздно ночью, и она жаловалась, что плохо спала. Я заказал эспрессо, сделал пару звонков, а затем прошел в наши апартаменты — две негусто обставленные просторные комнаты с выходом на лоджию, украшенную колоннадой. Умеренная роскошь. Заглянув в спальню, я увидел, что Лора спит. Я взял из холодильника холодное пиво и с ноутбуком уселся на балконе.
Было уже почти без десяти три, в животе приятно екало от предвкушения. Под фортепьянный концерт Моцарта я вышел в интернет и проверил почту.
От Сам Меткаф ничего не было. Я понял так, что завтрашняя встреча состоится. Сам просила не упоминать ее имя, и я не собирался о ней рассказывать, но не устоял против искушения ткнуть инспектора носом: его отдел ведет расследование не столь уж тщательно, как он уверяет.
С подобной апатией я столкнулся и в Лондоне. Наша полиция угнетающе нерасторопна. После убийства Софи Скотленд-Ярд направил в помощь квестуре двух детективов. Вернувшись через месяц, они назвали свою поездку приятной тратой времени. Я подал жалобу, и дело, естественно, переслали в полицейский отдел претензий. Я же хотел лишь оспорить чиновничье мнение, что убийцу Софи никогда не найдут.
Но шло время, недели и месяцы превратились в год, и. я потихоньку впал в отупелость, которую иногда облагораживают титулом «смирение». Однако горе тащит тебя собственным путем. Боль не исчезает, но где-то прячется и до срока дремлет, а потом внезапно наваливается вновь.
Лора нашла некое утешение в религии. У меня такой возможности не было, поскольку я неверующий. Я зарылся в работу — шестнадцать часов в день, бесконечные встречи, постоянные разъезды. Намеренно не давал себе продыху. Я всегда был трудягой (Лора говорит, таким и остался), но теперь утратил интерес к сделкам и деньгам, в которых мы не нуждались. Просто работал и работал.
После встреч с Бейли и Морелли я понял: если когда-нибудь я приучусь жить со своим несчастьем (Флоренция вновь меня всколыхнула), то все равно не избавлюсь от мысли, что оказался никчемным отцом и подвел Софи.
Ровно в три часа я отстучал пароль для входа в инстант-мессенджер. Озорницы в Сети не было. Щелкнув по ее нику, я напечатал: «опаздываешь», затем стукнул по клавише ввода и перешел в диалоговое окно.
приблуда: опаздываешь
Ответа не было. Наверное, уже ушла на работу.
Я пялился в экран, покоряясь факту, что мы разминулись или же она просто забыла о встрече, когда вдруг рядом с ее именем вспыхнул смайлик, означавший «я в Сети».
озорница: сам опаздываешь… вернулась с порога приблуда: я ненадолго оз: что новенького?
пр: погоди, закурю оз: брось пр: вот тебе дым в глаза оз: чтоб тебя… убери эту дрянь пр: пара затяжек и все оз: ну гляди пр: черт… секундочку
Послышался смех. Сквозь двойные двери я глянул в спальню — Лора проснулась. Усевшись в кровати, она пультом переключала телеканалы.
На балкон жена вроде не собиралась, но я бы всегда успел щелкнуть по кнопке и свернуть диалоговое окно. Скрывать мне было нечего, но объясняться насчет Озорницы не хотелось.
пр: извини, надо идти, когда снова объявишься оз: не знаю, пожалуй, не скоро пр: звучит зловеще, я люблю наш треп оз: отвыкай, мистер пр: как это понимать?
оз: надо смотаться в столицу пр: вон как, зачем оз: повидать друга, меня не будет пару недель
Я загасил сигарету. Под звуки Моцарта я сощурился на кипарисовую аллею, меж оливковых рощ сбегавшую с холма, и представил мою собеседницу у окна ее бруклинской квартирки на другом конце света.
оз: он просто друг, женат, двое детей пр: да ладно… не сидеть же взаперти оз: эй, не то подумал пр: разве я сказал, о чем подумал, я сам буду сильно занят оз: что ж… не смею задерживать пр: удачной поездки оз: угу… пора бежать
Вдогонку я еще что-то печатал, но Джелена ушла. Желтая иконка погасла.
В Сети мы болтали уже давно, все было невинно и открыто, но, как ни странно, меня вдруг ощутимо кольнула обида и даже ревность. Чепуха, конечно. Покрутив страницу, я перечитал кусок о поездке к «другу» в Вашингтон. И чего это меня так задело?
Я немного подождал — вдруг она еще вернется — и вышел из Сети. С балкона открывался знакомый вид Флоренции: крыши, башни, купола в патине и главенствующая громада розового купола Брунеллески[6]— его репродукция навеки пришпилена в моем лондонском офисе. Открытка, которой Софи поздравила меня с днем рождения, пришла через неделю после известия о ее смерти.
Весть застигла меня посреди крупнейшей в моей жизни сделки — удалось загарпунить австралийское золотопромышленное предприятие. Мы только что подписали бумаги и вошли в стадию рукопожатий, когда меня позвали к телефону. Все еще ликуя, я еле расслышал невнятную фразу «на линии Флоренция…», но тотчас нутром понял: что-то с Софи.
Все худшие опасения кажутся ложными, пока не облечены в слова. Помню, от трубки пахло духами «Джой», какими пользуется Лора. На долю секунды утешительно знакомый запах подал надежду: все хорошо. А затем я услышал подтверждение своим страхам, и все мгновения моего триумфа (или провала) превратились в прах, в ничто. Навеки.
Я подошел к перилам и посмотрел на ландшафт, стараясь не обращать внимания на возникшую тревогу, схожую с дурным предчувствием. Не знаю, что ее навеяло: то ли мысли о Софи, то ли желание скорее получить весточку от Озорницы, то ли беспокойство, что завтрашняя встреча с Сам Меткаф обернется очередным тупиком. И тут я почувствовал на себе чей-то взгляд.
Из сада наша лоджия не видна, но за старыми железными воротами, что выходят на Вьяле Галилео Галилей, я разглядел неподвижную фигуру: человек стоял в конце кипарисовой аллеи и смотрел на дом.
Я чуть не сшиб пиво, когда резко обернулся к Лоре, вышедшей на балкон. Потом я что-то сказал, она улыбнулась. Я вновь посмотрел на подножье холма, но там уже никого не было.
4
Перед последним пролетом Сам Меткаф остановилась и, перегнувшись через перила, посмотрела на верхнюю площадку, маячившую сквозь балясины. К этой предосторожности она прибегала с тех пор, как однажды, возвращаясь с вечеринки, на лестнице обнаружила поджидавшего ее незнакомца. Считай, тогда повезло — он хотел лишь денег. В кармане джинсов Сам нащупала ключ.
Не входя в квартиру, она широко распахнула дверь, удостоверяясь, что в прихожей или кухне никто не затаился. Затем опасливо прислушалась, стараясь сквозь грохотавшую музыку уловить какой-нибудь посторонний шум.
Этажом ниже в квартире иранцев во всю мощь наяривала Шерил Кроу[7]— «Все, чего я хочу». Ну хоть ясно, что не одна в доме.
