— Джо прекрасна, — сказал я, не слишком попадая в общий шутливый тон, — и большое вам спасибо за билеты.
— Вам понравилось? — продолжала допрос миссис Стейн.
— Разумеется. Это было потрясающе! — сказал мистер Стейн.
— Я отвечаю за него, потому как я профессионал. Могу добавить, что Мерритт была несравненна, — и уже обращаясь ко мне, — Старик Перселл умел писать музыку, а? Особенно финал — все эти великолепные хроматические переходы в нисходящем тетракорде!
— Вероятно, он не обратил внимания, Стейн, — сказала мать Джоанны.
— Должен был. Мерритт исполнила эту вещь четыре раза.
— Простите его, Оливер, — обратилась она ко мне, — он теряет голову только, когда речь заходит о музыке.
— А разве кроме музыки существует что-то ещё? — возразил мистер Стейн и добавил, — все присутствующие приглашаются в воскресенье. Место — наше обычное. В полшестого. Там мы играем по-настоящему.
— Мы не можем, — сказала Гвен, наконец подключившись к разговору, — у родителей Стивена годовщина свадьбы.
— О'кэй, — заключил мистер Стейн, — значит Оливер...
— У него могут быть свои планы, — пришла мне на помощь миссис Стейн.
— Зачем ты всё время решаешь за него? — вознегодовал мистер Стейн. Затем — ко мне, — появляйтесь к пяти тридцати. И приносите свой инструмент.
— Играю только в хоккей, — сообщил я, в надежде отделаться от него.
— Приносите клюшку. Будете выстукивать на ледяных кубиках, — ответил он, — до воскресенья, Оливер.
— Как оно было? — поинтересовался Стив, когда я сдавал ему его жену.
— Чудесно, — восхищённо ответила она, — ты пропустил великолепное представление.
— А что думает Бэрретт? — спросил он. Я собирался отослать его к своему свежеобретённому пресс-секретарю мистеру Стейну, но вместо того просто пробормотал:
— Всё было хорошо.
— Это хорошо, — сказал Стив.
Но про себя я подумал, что теперь влип прочно.
6
Наступило воскресенье. И, естественно, идти никуда не хотелось.
Но мне не везло.
Не было ни срочных вызовов, ни срочных дел. Не было звонков от Фила. Даже обычной простуды — и той не было. Так что, за отсутствием уважительных причин, я обнаружил себя с большим букетом в руке на перекрёстке Риверсайд и Девяносто четвёртой. Рядом с домом Луиса Стейна.
— Ого, — выдохнул хозяин, когда узрел цветочное сооружение, — не стоило.
И уже к миссис Стейн:
— Это Оливер — он принёс мне цветы!
Она выскочила навстречу и чмокнула меня в щёку.
— Заходите и знакомьтесь с нашей музыкальной мафией, — скомандовал мистер Стейн, похлопав меня по плечу.
В комнате оказалось человек десять. Все болтали и настраивали инструменты. Настраивали и болтали. Настроение у них было приподнятым, а звуки, ими производимые — ещё выше. Единственной мебелью, которую мне удалось заметить, было большое сверкающее пианино. Сквозь огромное окно виднелась река Гудзон.
Я пожал всем руки. Большинство было чем-то вроде повзрослевших хиппи. Кроме нескольких тех же хиппи, но помоложе. Какого чёрта я нацепил галстук?
— А где Джо? — поинтересовался я больше из вежливости.
— Будет к восьми, — ответил мистер Стейн, — вы можете пока познакомиться с её братьями. Марти играет на трубе, а Давид на флейте. Обратите внимание, это ведь бунт против родителей. Изо всех троих только Джо хотя бы берёт в руки скрипку.
Оба брата были долговязыми парнями застенчивого вида. Давид вообще оказался настолько стеснительным, что только помахал мне кларнетом. Марти протянул руку:
— Добро пожаловать в музыкальный зоопарк!
— Марти, я ни черта не смыслю в этом, — признался я, — спроси меня, что такое «пиццикато», и я отвечу, что это — телятина с сыром.
— Так и есть, — сказал мистер Стейн, — так оно и есть. И кончай извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать.
— Нет? — переспросил я.
— Конечно нет. Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты.
— Оливер, пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут, — обратилась ко мне миссис Стейн, — либо садитесь сами и берите скрипку.
— Терпение, дорогая, — отозвался хозяин, — я хочу быть уверен, что он чувствует себя, как дома.
— Я чувствую себя, как дома, — вежливо ответил я. Он усадил меня на стул и поспешно присоединился к оркестру.
* * *
Это было потрясающе. Я сидел и смотрел, как ребята, которых мои приятели-преппи назвали бы чокнутыми извращенцами, создавали фантастическую музыку.
Моцарт, потом Вивальди, потом парень по имени Люлли, о котором я вообще никогда не слышал.
После Люлли был Монтеверди и лучшая пастрама, которую я когда-либо пробовал. В антракте ко мне подошёл длинный застенчивый брат Давид и таинственным шепотом спросил:
— Это правда, что вы хоккеист?
— Был, — кивнул я.
— Мог бы я спросить у вас одну вещь?
— Конечно.
— Как сыграли сегодня «Рэйнджеры»?
— М-м... Не помню, — он был ужасно разочарован. А как объяснить ему, что Оливер Бэрретт, бывший фанат хоккея, в настоящее время так погрузился в юридические джунгли, что забыл посмотреть, выиграют или проиграют «Рэйнджеры» его обожаемым «Бостон Брюинс».
Потом появилась Джоанна и поцеловала меня. Кажется, это было чем-то вроде ритуала. Она целовала всех.
— Они ещё не свели тебя с ума?
— Нет, — ответил я, — это здорово.
И вдруг до меня дошло, что я вроде как и не вру. Гармония этого вечера была не только в музыке. Она чувствовалась во всём. В их беседах. В комплиментах по поводу особенно закрученного прохода.
Из того, с чем я мог сравнивать, это немного напоминало то, как заводят друг друга хоккеисты Гарварда перед тем как пойти и порвать соперника.
Только здесь они заводились просто от того, что играли — все вместе. Тут чувствовалось до чёрта этого... сопереживания.
Я никогда не был в таком мире.
Кроме как с Дженни.
— Доставай скрипку, Джо, — скомандовал мистер Стейн.
— Ты сошёл с ума, — выразила она протест, — Я абсолютно не в форме.
— Ты тратишь слишком много времени на медицину. Стоит хоть столько же заниматься и музыкой. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
— Нет, — твёрдо ответила Джоанна.
— Ну же. Оливер просидел тут три часа, чтоб услышать тебя.
