подрабатывает консультантом. Это дает несколько лишних долларов к заработку, и он летает туда дважды в год. Может, когда-нибудь и я буду вот так подхалтуривать. Тайком отлучаться из больницы в белом халате и ковылять на негнущихся ногах, которые разучились танцевать.
В комнату врывается мама и отпихивает папу в сторону.
— Эвер, я нашла тебе подушку для шеи. — Она сует мне в руки подушку и распахивает мой чемодан. — Ты собралась?
Мама инспектирует содержимое чемодана, затем изымает сиреневую сумку для танцев и швыряет на кровать гимнастический купальник и пуанты.
— На Тайване все это тебе не понадобится, — говорит она и торопливо ретируется.
— Эвер… — подает голос папа.
Я выпускаю из рук подушку, кладу папин стетоскоп на невыездной купальник и снова налегаю на зловредную молнию.
— Не мешали бы вы мне собираться.
Я не поднимаю глаз даже после того, как дверь за папой закрывается.
* * *
Кому: [email protected]
От кого: [email protected]
Уважаемая приемная комиссия Школы Тиша,
я с сожалением отклоняю ваше предложение о поступлении.
Эвер Ван
* * *
Через двадцать один час стыковочных рейсов я вешаю свою ручную кладь на плечо и осоловело спускаюсь вслед за соседом-попутчиком по металлическому трапу в тайбэйский международный аэропорт Таоюань. Голова все еще гудит от гула реактивных двигателей. Во рту вкус талька, и я жалею, что ела завернутую в фольгу курицу терияки, которая так и просится наружу.
Аэропорт сверкает. Сияющая белая поверхность пола отражает толпы пассажиров. Я задыхаюсь от окутывающих меня парфюмерных ароматов и запаха пота, проходя мимо магазинов с часами «Свотч» и солнечными очками «Диор», стеклянных витрин с коробками лунных пряников[7], прилавка с фастфудом — черными глянцевыми коробками-бэнто[8]. Кто-то толкает меня сзади:
— Куай дянь![9]
Я вытаскиваю из рюкзака измятый ознакомительный буклетик. Контактное лицо — Чэнь Лихань. Автобус будет ждать меня у выхода из зала получения багажа. Теперь лишь нужно добраться туда в целости и сохранности.
Я спускаюсь по эскалатору, миную гигантские рекламные щиты с азиатскими моделями, прохожу по коридору и попадаю в прямоугольное помещение, разграниченное ленточными ограждениями, которые ползут к ряду кабинок иммиграционного контроля. Повсюду иероглифы, в ушах гудят объявления на китайском языке. Дома мы говорим по-английски, мама и папа используют китайский, только когда секретничают. Я выучила несколько простых фраз в китайской церкви, где служба переводится строчка за строчкой: «давайте помолимся» и «пожалуйста, садитесь», еще я знаю тележку димсум (хар-гоу, шумай, чанфэнь)[10] — и до сих пор казалось, что это все, что мне когда-либо понадобится.
Последний раз мы с папой виделись в аэропорту: он держал меня за руку и шептал: «Счастливого пути». Этот ритуал, идущий от семейных преданий (о двоюродном дедушке, безвозвратно уехавшем в Германию, и племяннице, сгинувшей в море), — нечто вроде щепотки соли, которую бросают через плечо. Если вздумаешь пренебречь им, может случиться несчастье. Мы обязательно желали папе счастливого пути, провожая его.
Однако я отдернула руку. И зашагала по телетрапу, отбросив параноидальные предчувствия, порожденные семейным иммигрантским прошлым: «А вдруг он умрет прежде, чем я вернусь домой?», «А вдруг я заблужусь и не сумею вернуться?», «Вдруг меня похитят?», «О чем все говорят?», «Что я наделала?». У меня перехватывает дыхание. «Без паники!»
Мне просто нужно пройти через аэропорт, а потом я с головой окунусь в таблицы с иероглифами и постараюсь не думать ни о Перл, находящейся в 7627 милях отсюда, ни о Меган, танцующей на площади вместе с Синди Сандерс, которая займет мое место на параде, ни о Дэне… О нем я вовсе не могу думать. Если повезет, улизну от охранника китайской школы и восемь недель мне не придется ни с кем разговаривать.
Офицер в кабинке за стеклом рявкает на меня.
— Простите, пожалуйста. — Я цепляюсь за полку. — Я не говорю по-китайски.
Нахмурившись, пограничник возвращает мне паспорт и жестом велит проходить.
Не помня себя, я добираюсь до багажной ленты, на которой катается по кругу папин чемодан размером с кита. Я протискиваюсь между двумя путешественниками, спорящими по-китайски, и хватаю чемодан (он тяжелее, чем мне помнится), а затем выплескиваюсь с толпой прибывших пассажиров в душный поток солнечного света на извилистый тротуар, по которому струится людская река — такого количества китайцев я в жизни своей не видела.
Паника!
На меня устремляется море лиц, орды людей машут картонными табличками с большими иероглифами. Кто-то выкрикивает приветствие и толкает меня сзади, сбивая с ног, но мне не дает упасть стальной поручень, отделяющий меня от толпы — женщин в стильных блузках и мужчин в брюках, хотя здесь адская жара, способная расплавить цветные мелки на асфальте. И адская духота. Я уже вся взмокла. Позади толпы несутся странные квадратные машины, от рева которых у меня раскалывается башка. Беспрерывно гудят клаксоны.
— «Цзяньтань»? — спрашиваю я женщину с табличкой. — Я ищу…
В мое плечо впивается клешнеобразная рука, которая принадлежит лысому мужчине с лошадиным лицом. Меня обдает зловонным запахом сигарет и кинзы.
— Ни яо цюй нали?[11]
— Ч-что?
— Ни яо цюй нали?
Его хватка все крепче. Паника пересиливает прочие чувства.
— Нет! — Я вырываюсь и резко отворачиваюсь (вокруг сплошные лица, сплошной ад), полная решимости вернуться в самолет.
Но выход охраняет шеренга полицейских в синей форме. С автоматами наперевес.
Однако я по инерции продолжаю вертеться — виной тому тяжелый чемодан, который тянет меня за собой. Лодыжка у меня подгибается — и тротуар летит мне навстречу, но на этот раз рядом нет стального поручня, чтобы помешать Эвер Ван самым унизительным образом распластаться по земле. Из моей глотки вырывается крик. А чемодан вырывается из пальцев.
И тут чья-то решительная рука хватает меня за плечо, останавливая в нескольких дюймах от земли. Я пялюсь на ноги, облаченные в синие джинсы и черные «найки».
— Эй, притормози-ка, — произносит незнакомый голос, я поднимаю глаза и ошалело таращусь на самого красивого парня, которого когда-либо встречала.
Глава 5
Парень играючи поднимает меня на ноги, словно я вешу не больше обезьянки. Я и чувствую себя неуклюжей обезьянкой, которой срочно требуется принять душ, расчесаться и утешиться мятными леденцами.
— Все нормально? — осведомляется мой спаситель. — Это из-за резкой смены часовых поясов. У нас сейчас четыре утра.
Он находит оправдание для моей эмоциональной вымотанности и внешности жертвы реактивного двигателя, и именно участливость незнакомца окончательно выбивает меня из колеи. Когда парень отпускает мою руку,
