Кочкарев. — Но в следующий раз без моего разрешения не вольничать.
Круто повернувшись, он вышел.
День был на исходе. Иван вернулся в мастерскую. Рабочие, столпившись у крана, мыли руки.
— Ну как, — спросил кто-то, — рекорд, говорят, поставил?
— Работа дураков любит! — хохотнул Петухов. — Оклад у него маленький, теперь будет жать, пока не повысят. Коммунист, видать. Знаем таких. — Он подставил лицо под кран и, шумно ловя воду ртом и фыркая, начал умываться.
Свободного места у раковины не было, и Иван стоял в сторонке, ожидая, когда кто-нибудь уйдет.
— Ну ты, гусь, растопырился, — Ремизов оттолкнул Петухова и позвал Ивана: — Иди, мойся.
Иван подошел к умывальнику и начал намыливать руки. Он работал без рукавиц, и на ладонях от горячего железа остались черные прижоги. Пришлось скоблить их ногтями, но затвердевшая кожа не поддавалась.
— Может, ты нас подбросишь? — спросил Ремизов у Петухова и, не дожидаясь ответа, шепнул Ивану: — У него своя машина.
— А я люблю пешком, — сказал Иван. — Милое дело — наглотаешься воздуха, разомнешься.
— Ну ты валяй топай, а мы с ветерком. — Петухов подмигнул Ремизову.
— Да не поеду я, — неожиданно заартачился тот. — Если бы с товарищами, а то один…
— А мы кого-нибудь прихватим.
— Кого-нибудь я не хочу.
— Ладно, пусть этот едет, — Петухов кивнул на Ивана.
— Разве так приглашают?
— А что? По имени-отчеству, что ли? — вскинулся Петухов. — Я по-свойски, а ты вон куда полез. — Он перекинул через плечо полотенце, забрал мыло и ушел.
— За что ты его так? — спросил Иван.
— Таких так и надо. — Андрей нахмурил брови.
В мастерскую не вошел, а вбежал маленький, непропорционально сложенный человек. Широкоплечее длинное туловище его несли короткие тонкие ноги.
— Петухов еще здесь? — поздоровавшись с Ремизовым, спросил он.
— Где-то тут, — нехотя отозвался Андрей. — А ты чего, Лисенков, запыхался?
— Да летел, боялся, что не застану.
— К чурошникам, кажись, пошел, — весело оповестил слесарь Куницын, имея в виду столяров, которых в шутку так называли металлисты. Иван уже познакомился с ним.
— Его прописать бы надо, — Ремизов кивнул на Ивана.
— Надо, конечно, надо! — затараторил Куницын.
Буданов ничего не понимал.
— У нас такой порядок, — пояснил Ремизов, — кто поступает на работу, с того в получку бутылку. Но получка-то будет не скоро, я занял. Пойдем выпьем!
— Я не пью.
— Нельзя… Прописка!
— Ну что вы, ребята… — сопротивлялся Иван.
Андрей осуждающе поглядел на него:
— Не хочешь стать другом? Мы тоже не алкоголики, а выпить и поговорить надо.
— Друзьями можно стать и без выпивки. Зря занимал деньги, ни к чему это.
— Я думал, ты человек, хотел угостить. Мне тоже надо идти в школу, а вот ради тебя торчу тут.
— Я же сказал: не пью. А если бы и пил, все равно б не пошел. Тебе надо в школу, так иди!
Ремизов безнадежно махнул рукой и, обернувшись к Куницыну, бросил:
— Пошли…
Выйдя из мастерской, Иван постоял, обвел взглядом двор института. Темнело. В мастерской уже никого не было, но в лабораторном корпусе ярко горел свет, окна были не занавешены, в них виднелись женские и мужские силуэты.
Иван подумал о прошедшем дне. Вроде все хорошо было. Однако покрикивание заведующего на скромного Голубенко, столкновение Кочкарева с Ремизовым наводили на размышления. Чувствовалось, что в мастерской еще не было хорошо сработанного коллектива. Отчасти Иван объяснял это тем, что экспериментальная мастерская только начинала работать. Но определенную долю вины он видел и в самом Кочкареве. Он мало разговаривал с рабочими, в основном кричал на них и тем умалял их достоинство. А приглашение Ремизова распить бутылку? Его восклицание: «Не хочешь стать другом?» Что это? Человек он еще молодой, учится. Голубенко тоже. Этот смирный, безобидный. Ремизов, напротив, в обиду себя не даст, ему палец в рот не клади. Но, кажется, парень хороший, справедливый, Кочкареву бы задуматься над этим… А он?
Буданов невольно вспомнил своего прежнего начальника Федора Петровича Рублева. «Сюда бы его», — подумал он.
С Рублевым Иван работал долго. Тот был по-отечески строг и требователен, но вместе с тем мягок и отзывчив. Как-то незаметно вытравлял в человеке плохое и развивал хорошее. Когда Иван получил новую квартиру и через некоторое время подал заявление об уходе, Рублев рассердился.
— Чего тебе надо? — кричал он. — Завод воспитал тебя, сделал человеком, отличным специалистом. Ты должен быть патриотом своего завода, а ты?
— Разве завод воспитал меня одного? — горячо оправдывался Иван. — Завод воспитал тысячи специалистов, он переполнен специалистами, а в других местах их нет. Их ждут. «Требуются, требуются», — кричат газеты, радио, объявления. А мы глухи и немы. Думаем о своем заводе, о своем плане. Спрашивается: какие же мы патриоты?
— Говорок ты, Буданов, — все еще сердясь, заметил Рублев, — а сказал неправду. Сколько наших воспитанников работает на других предприятиях, в научных учреждениях и даже в колхозах и совхозах! И еще как работают! Завод гордится ими, а ты говоришь — глухи и немы.
— Почему же тогда вы глухи ко мне? — резонно спросил Иван. — Ездить на работу, потом обратно домой — терять три часа! А где же время почитать, сходить в кино, в театр? Поделать что-нибудь по дому или просто отдохнуть?
— Это я понимаю… — вздохнул Рублев.
— Будто и не знаете, что я на свое место подготовил равноценного человека. Миша Самсонов работает не хуже меня. Вдвоем нам стало тесно.
— Ему далеко до тебя! Да и смотря какая работа. Еще заковыряется.
— Ручаюсь, что нет! А если что, свистните — приеду, подскажу.
Рублеву ничего не оставалось делать, как согласиться.
— Твоя воля, — сказал он. — Желаю успеха. Держи нашу марку, будь таким, каким тебя воспитали на заводе.
Об этом напутствии Иван помнил весь сегодняшний день…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— А все-таки он не пошел, — говорил Куницын про Буданова, едва поспевая за Ремизовым. Тот молча быстро шел, размахивая руками и глядя вперед. Лицо его было серьезно. — Видать, трезвенник, — продолжал Куницын. — А может, корчит из себя?..
Они приблизились к вырытой канаве. Ремизов прыгнул и оказался на другой ее стороне. Куницын тоже хотел прыгнуть, но раздумал — канава была широкая и глубокая. Увидев положенную поперек доску, прошел по ней.
— А может, брезгует? — крикнул он вдогонку Ремизову.
Андрей, не поворачивая головы, скосил глаза:
— Не пошел, ну и хрен с ним.
Возле них с визгом остановилась легковая машина. Открылась передняя дверца, и из нее показалась голова Петухова.
— Куда же вы?
— Я домой, а он в школу, — Куницын кивнул на Ремизова.
— А то поедем ко мне, «самоплясом» угощу, — широко улыбнулся Петухов. — Квартира у меня большая, посидим, потолкуем…
— Дело говорит! —
