Не глядя на картонный прямоугольник, сую визитку в карман.
— Спасибо.
Что тут еще добавить? Особенно когда этот смотрит? И, кажется, только и ждет, когда я совершу какую-нибудь ошибку.
Молча выходим во двор.
— Ух ты! Какой красавец, — я снова включаю простачка. — Неужто ваш? — дергаю головой в сторону Робинсона.
— Мой-мой, — сыто улыбается Темекай.
— Неужели сами управляете?
— А то кто? Давай, запрыгивай…
Он протягивает мне наушники и начинает стандартные переговоры с диспетчером. Его толстые, как сосиски, пальцы ловко управляются с миниатюрными датчиками и кнопками. А у меня перед глазами, как он этими самыми пальцами ее… Нет. Трясу головой, отгоняя прочь эти мысли. Дышу носом. Выдыхаю ртом. Темекай занят и, к счастью, не видит, что со мной происходит. Винты приходят в движение.
— Ты ж не первый раз?
— Нет, — сиплю я и, чтобы потешить его самолюбие, добавляю: — Но на таком красавце летать не доводилось.
Еще бы. Спецназовцы передвигаются совсем на других машинах.
— Ну, тогда устрою тебе экскурсию.
— Ну, что вы… — вяло возмущаюсь я.
— Тебе реально так плохо?
— Да нет. Просто вряд ли мне по карману такие экскурсии.
Темекай заливисто смеется. Его хищные клыки поблескивают на свету, заливающем кабину через огромные панорамные окна вертушки.
— Считай это подарком от хозяина края.
Вот оно. Он реально возомнил себя хозяином здешних земель. Без шуток. Темекай тянет на себя ручку управления. Машина отрывается от земли. Лопасти образуют легкий ураган, который сминает сочную зеленую траву и невысокий кустарник. Сана стоит на крыльце, обняв себя за плечи руками.
Я ведь читал о ней. В данных на флешке её личности посвящен аж целый раздел. Есть там и фотографии. Но такие дерьмовые, что я, увидев ее живьем, не узнал. А Сан… Ну, мало ли, сколько их в этих краях водится.
Темекай сказал, что она делает какие-то кремы. Небрежно так. Снисходительно. Если бы я не знал, что это довольно большая фабрика с собственной мощной исследовательской лабораторией, то решил бы, что речь идет о каком-то домашнем кустарном производстве. Вроде тех, что обычно организовывают свои бабам мужики при деньгах, чтобы хоть чем-то занять их.
Но это… Это настоящее дело. Я могу только догадываться, сколько сил на него положено. Тем более что Сана не просто взяла деньги на развитие бизнеса у богатого любовника. Она взяла их у него в долг. Под небольшой, но все-таки процент. И этот долг она практически закрыла за четыре года.
— Эй! Что застыл… Гляди, какая красота!
Я и гляжу. Это действительно невероятно красиво. Мы будто парим над скалистыми вершинами, безбрежными изумрудными лесами, бурными реками и высокими водопадами. Но гораздо любопытнее мне почему-то наблюдать за Темекаем. Он по-настоящему влюблен в свой край. Это чувствуется. Благодаря непонятно откуда взявшемуся острому приступу эмпатии, я будто вижу эти земли его глазами. И чувствую этот мир так, как чувствует его он. Это удивительно странное сбивающее с толку ощущение. От которого перехватывает дыхание.
В какой-то момент Актай опускает ручку управления, и мы начинаем довольно быстро снижаться. Мое сердце опускается в пустой желудок, кажется, еще немного, и мы к чертям разобьемся о скалы, а когда я уже готов заорать в голос от страха, Темекай делает крутой вираж, и мы снова устремляемся у небу.
— Ты сумасшедший, — шепчу я, забыв о субординации. Сдергиваю наушники. Ошалело трясу головой. А он, вместо того, чтобы сделать мне замечание, откидывает голову и смеется.
Ч-черт. Если бы нам не нравилась одна и та же женщина, мне бы мог понравиться… он.
Сумасшедший тип. На всю голову двинутый. Глядя на такого, начинаешь верить, что возраст действительно в голове.
— Ну, что, сынок? Если хотим застать твое начальство, пора возвращаться.
Киваю. Его «сынок» теплым комом сворачивается в желудке. Меня так никто прежде не называл.
Глава 4
Сана
Это обычно случается осенью и весной. Если относиться к себе внимательней и не пропустить характерные симптомы, то ситуацию чаще всего можно довольно быстро купировать.
Сначала исчезают цвета. Не все сразу. По одному. Как огоньки на новогодней гирлянде, когда перегорает лампочка одного цвета, а следом за ней — по цепочке гаснут все остальные. Первым выключается красный, потом зеленый… Мир вокруг становится блеклым, будто выцветшим. А если не принять мер, в какой-то момент превращается в черно-белый. Такой, знаете, как кадры исторической кинохроники.
А потом приходит апатия.
— Нет, что ни говори, а здесь очень красиво. Когда Жорик купил путевку в эту дыру — я, как могла, отнекивалась. Представляешь, сюда, вместо Швейцарии! Я уж было решила, он спятил. Но тут совсем неплохо, Мариш. Вполне на уровне. Костоправ здесь хороший. А у Жорика — спина, ну, ты в курсе… Это еще из спорта. В общем, пока он на этих своих процедурах, я гуляю. Знаешь, какие тут альпийские луга? Да таких даже в Альпах нет. Клянусь. Бескрайние изумрудные просторы. И все цветет — цветет. Жаль, набрать букет не разрешают. А то я бы попрактиковалась. Что, я зря курсы флористики окончила? Как, ты что, не знаешь? Я училась у самого…
Разодетая в пух и прах девица отдаляется. Голос постепенно стихает и растворяется в череде других звуков. В шорохе ветра, заливистых трелях тетеревов и шуме горной реки, рев которой разлетается на несколько километров.
Изумрудные просторы, значит?
Устремляю взгляд вдаль. Так странно. Краски яркие, хотя еще вчера утром, собирая бадан, я с трудом отличала его почерневшие за зиму листья от только-только проклюнувшейся сочной травы.
Неужто надвигающаяся депрессия отступила? С чего вдруг? Никогда прежде со мной такого не случалось.
Кручу в руках телефон. Может, позвонить своему психиатру?
Смешно… У кого-то есть личный фитнес-тренер. У кого-то — косметолог. Или, там, мастер маникюра. А у меня — у меня свой психиатр, да. Непростой мужик, с кучей регалий. Акай очень трепетно заботится о моем здоровье. В том числе и душевном. Для меня все только самое лучшее. Растягиваю губы в невеселой улыбке.
— Сана, можно? Я стучал, но ты, похоже, не услышала.
— Конечно. Проходи… — взмахом руки я приглашаю в кабинет своего помощника. Радуюсь, что появился повод отсрочить принятие решения. Пусть даже потом я буду жалеть.
Юрий Самойлович отчитывается о заполняемости, назначенных программах реабилитации и наших успехах. Я оживаю, погрузившись в привычную рутину. Работа дает мне то ощущение важности собственной жизни, которого мне так недостает. Здесь меня ценят за мои знания в медицине и судят обо мне по делам. Здесь советуются со мной, ловят каждое мое слово… Здесь никому нет дела до моего прошлого. Здесь я и сама начинаю верить, что оно надо мной не властно. Здесь я чувствую себя более защищенной, чем где бы то ни было. Ощущение обманчивое. Но порой такое необходимое…
