Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 39
Кажется, он позднее считал, что Франция могла бы помешать перерастанию локального конфликта на Балканах в европейскую войну. Однако те, кто «толкали к войне», имелись не только в Берлине, но и в Париже. «В какой еще стране, – написал он мне незадолго до смерти, – могли убить Жореса[19]?».
Но все эти исторические рассуждения мало интересовали меня в ту пору, когда главным мне представлялось искусство правильно записать фразу, продиктованную господином Кремером, моим учителем. Я продолжал дразнить французских часовых, полагая, что исполняю патриотический долг, о котором говорил господин Кремер, но укреплялся в мысли, что присутствие солдат в голубой форме в нашем городе неизбежно и, очевидно, продлится еще долго.
Но однажды это присутствие неожиданно закончилось. В одно прекрасное утро часовые исчезли. Можно было проходить мимо лагеря, не делая крюк. У французов началась большая суматоха. Грузовики с их солдатами покинули город, направляясь в сторону расположенного в 30 километрах Трира. Когда я, вместе с матерью, поехал в этот большой город на пытку к дантисту, больше не увидел дефилирующих по Симеонштрассе, между Порта-Нигра и Старой рыночной площадью, великолепных спаги[20], закутанных в бурнусы и сидящих на маленьких белых лошадях. Они исчезли, как по волшебству.
Оккупация закончилась.
И вдруг мы снова увидели на улицах германские флаги. Их было очень много; следовало отпраздновать событие, отпраздновать достойно и ярко. Продемонстрировать привязанность к рейху, которая, конечно же, никогда не ослабевала.
Но какому рейху? Веймарской республике, этому нелепому установлению, не поморщившись, принявшему версальское унижение и пощечину оккупации? Или настоящему рейху, рейху Бисмарка, который не перестал существовать, для которого поражение 1918 года, бегство кайзера и революция представлялись лишь историческими случайностями, кои будут однажды исправлены? Свой выбор можно было продемонстрировать очень просто: достаточно вывесить старый добрый черно-бело-красный флаг рейха 1871 года, а не официальный черно-красно-золотой флаг республики, который в насмешку именовали черно-красно-горчичным. У моего отца колебаний не было. Он приказал установить на краю сада, обращенного в сторону Виттлиха, флагшток и поднять на нем флаг старых бисмарковских цветов. Давая таким образом всем понять: в этом доме живут консерваторы и патриоты, верные монархическим традициям!
Оккупация продолжалась двенадцать лет.
Шел 1930 год. Мне было восемь лет, и я начал понимать, что происходит вокруг меня.
Однажды все классы нашей школы повели на большой стадион у границы города на грандиозный «праздник Освобождения». На ветру шелестели флаги, флаги республики, единственные, допущенные на официальных торжествах. На трибуне заняли места бургомистр, ландрат (префект), обер-президент Рейнской провинции, директор школы. Огромная толпа затянула «Песнь немцев». Это было очень волнующе. Я хорошо помню, что плакал тогда, как и многие вокруг. Ораторы экзальтированно славили верность родине, никогда не ослабевавшую «в ужасные годы иностранного владычества». Много говорили о Рейне, несчастной реке, с которой так жестоко обошлись французы. Говорили, что он «наконец свободен» и что давние виды французов на его левый берег в очередной раз провалились.
В Золотой книге Блюменшейдта, которую моя мать всегда держала под рукой, как было и во всех немецких семьях, я нахожу сегодня сделанные в то время записи, относящиеся к этому событию. Один баденский кузен, Виктор Глейхенштейн, приехавший нас проведать после отмены запрета на въезд в оккупированную зону, упоминает о «визите на берега Рейна, наконец-то свободного». Друг моего дяди Августа Шорлемера, высокопоставленный чиновник Лесного ведомства, изгнанный французами за свою политическую деятельность, не смог удержаться, чтобы не выразить радость от возвращения «на эту всегда немецкую землю».
Таково было состояние умов летом 1930 года на полоске земли между левым берегом Рейна и Лотарингией, которую наши соседи на протяжении столетий жаждали заполучить и на которую наложили свой глубокий отпечаток. Эта территория даже входила в состав революционной и наполеоновской Франции, давняя латинская и очень мало германская земля, к тому же глубоко католическая, управляемая профранцузским и антипрусским духовенством.
И тем не менее в День освобождения люди вокруг меня пели «Песнь немцев» и от всего сердца плакали от радости и признательности, как если бы действительно ощущали себя освобожденными от невыносимого гнета, от ненавистного ига.
1930 год памятен для меня еще одним, более веселым событием. Старый маршал Гинденбург, президент рейха, лично прибыл с визитом на «освобожденные территории» передать населению радость рейха от возвращения его детей, так долго разлученных с ним. Он объезжал города и деревни, встречаемый народным ликованием. Для немецких консерваторов, таких как мой отец, Гинденбург был олицетворением непрерывности существования рейха, своего рода преемником Вильгельма II, носителем монаршей власти. Он был гарантом священного принципа, согласно которому Германия не попадет в грязные руки до тех пор, пока будет опираться на традиции Фридриха Великого, Вильгельма I[21] и Бисмарка.
Старый победитель при Танненберге[22] очень подходил к этой роли. Высокого роста, с авторитетом патриарха, во все времена сторонившийся низкой политики, он полностью соответствовал представлению немцев о том, каким должен быть президент республики.
Маршрут президента от Кобленца до Трира пролегал через долину Мозеля. Совершенно естественно, что он сделал остановку в замке Лизер, полном напоминаний о прошлых временах. Так что преемник Вильгельма собирался ступать по земле, которую так часто посещал его предшественник. В замке царило сильное возбуждение. Разумеется, мы все должны были собраться, чтобы принять старика.
Я нашел свою школьную тетрадку, в которую написал сочинение с изложением пережитого события. Мне остается лишь процитировать его. Мой репортаж озаглавлен «Как я увидел Гинденбурга».
«Мы отправились в Лизер, чтобы увидеть Гинденбурга. Он должен был приехать в пять часов. К сожалению, он приехал незадолго до шести часов. Мы все встали в ряд. Когда Гинденбург вошел, мой старший брат крикнул: „Господину рейхспрезиденту, нашему любимому генерал-фельдмаршалу ура! ура! ура!“ Все мы трижды прокричали „ура“. Потом Гинденбург прошел перед нами и направился в гостиную выпить чашку чаю. Мне позволили ему поклониться. Гинденбург спросил: „Кем хочет стать этот мальчик?“ Моя мать ответила: „Солдатом“. Гинденбург прошептал: „Браво!“ – и протянул мне руку. Когда он уходил, мы снова встали в ряд на лестнице и кричали ему „ура“. Потом машина уехала».
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 39
