«Деревья ходят?», спросил он, как только появились кавалеры.«Это мы плывем», ответила Дзанетта, вздыхая.
Тогда Джакомо открыл гелиоцентрическую систему мира: «Значитсолнце тоже стоит, а мы движемся с запада на восток.»
«Идиотик!», закричали актриса и аббат. Однако Баффо сказал:«Правильно, Джакомо! Вращается земля, а не солнце. Всегда думай логично и заставишьлюдей смеяться!»
«Какая глупость!», объявила Дзанетта. Тогда Баффо сделалцелый доклад о Копернике.
Через шестьдесят лет Казанова написал, что его первымнастоящим удовольствием в жизни было то, что «идиотик» оказался правым передматерью и опекуном. Без Баффо он стал бы трусливым конформистом. Баффо помогему найти наслаждение в собственном разуме. Оно развлекало его в одинокие часы.Оказывается, пресловутый соблазнитель Казанова был интеллектуалом. Он был имдаже в объятиях любви.
Джорджо Баффо, о котором говорили: «Он высказывается, какдевственница, а думает, как сатир», — был последним в семье патрициев.Человек некрасивый и в жизни чрезвычайно застенчивый в своих скабрезных стихахбыл безудержно дерзким. Это первый поэт, которого Казанова видел и слышалвъявь, он был первым покровителем Казановы, он первым распознал в ребенке следыдуха. И вероятно именно с него взял Казанова свои представления о поэтах икавалерах: чувственный поэт стал образцом для чувственного автобиографа.
Актриса, аббат и двусмысленный поэт быстро сдали больногоребенка в дом одной хорватки, которая выглядела как переодетый солдат. За шестьмесяцев отсчитали шесть цехинов. Напрасно старуха ворчала, что этого слишкоммало за еду, жилье и уход. Второпях они приказали ребенку слушаться и исчезли.
«Так они избавились от меня», пишет Казанова, черезшестьдесят лет все еще полон горечи.
Хорватка показала ему каморку под крышей, где стояло пятькроватей в ряд: для него, еще троих детей и служанки.
На обед давали водянистый суп и треску, вечером доедалиостатки супа. В общей миске дети торопливо шарили ложками, пили из однойкружки. Ночью их кусали общие вши, клопы и блохи. Даже крысы бегали. Когдаутром Джакомо попросил свежую рубашку, его высмеяли и дети и служанка. Они былипривычны к нищете.
Во второй половине дня его повели к доктору Гоцци, молодомусвященнику, которому хорватка ежемесячно платила сорок сольди за уроки,двенадцатую часть ее цехина. Доктор Гоцци посадил Джакомо за свой стол. Ужечерез месяц ребенок перешел в класс грамматики. Новая жизнь, голод и воздухПадуи вылечили его. Ночью из коптильни хорватки он крал копченую селедку иколбасу, пил яйца в курятнике. Он тащил все и в кухне Гоцци. Он стал тощим, какселедка.
Через четыре или пять месяцев он был первым учеником иисправлял работы тридцати одноклассников. От голода продажный, он получал отнерадивых учеников жареных рябчиков и цыплят, он брал даже деньги ишантажировал хороших учеников, пока не был выдан, разоблачен и отстранен.
По совету Гоцци он написал бабушке что умирает от голода, номожет за два цехина в месяц перейти в дом своего учителя. Бабушка, котораяписать не умела, приехала посмотреть на доктора Гоцци. Это был красивыйсвященник двадцати шести лет, круглый и почтительный. Она оплатила пансион за годи купила Джакомо наряд аббата и парик, так как из-за вшей его остригли наголо.Как обещал доктор Гоцци, Джакомо будет спать вместе с ним на его широкойпостели, «и за это благодеяние я был ему очень благодарен».
Доктор Гоцци, говорит Казанова, был лицемер, хотя в семейномкругу становился веселым, любил кружечку пива и хорошую постель.
Мать Гоцци была бранливая крестьянка, восхищавшаяся сыном,отец — сапожником, говорившим только по праздникам, когда он заполночьвозвращался из кабака и пел песни на стихи Тассо.
Сестра Гоцци, Беттина, тринадцати лет, красивая, «une riensede premier ordre» (насмешница первого сорта) и заядлая читательница романов,сразу же понравилась маленькому Джакомо, «я не понимал почему». Она бросила,говорит Казанова, в его сердце первые искры той страсти, которая впоследствииим завладела.
В следующие два года Казанова выучил все, что знал Гоцци:логику Аристотеля, небесную систему Птолемея, латынь и немного греческий, ончитал классиков и играл на скрипке. Кроме того, он выучил нечто, чего не зналдоктор Гоцци. Днем и ночью он читал все напечатанное и среди прочего латинскуюпорнографию, например, Мурсия.
Своему учителю Казанова выносит тяжелый приговор. «ДокторГоцци не был философом.» Фигура философа была идеалом восемнадцатого века иКазановы. Век понимал под этим скептическую оппозицию аристократии мантии икороны. Казанова же под этим понимал людей, похожих на себя, бонвиванов сширокими познаниями и смелостью в суждениях.
Доктор Гоцци осуждал все суждения, в которых был так силенКазанова. Они рождали сомнение, мрачнейший грех после плотского греха. Молодойсвященник, не расположенный к женщинам, настроил против Казановы других своихучеников.
Дзанетта невольно содействовала первой любви Джакомо и еголитературному честолюбию. Она выступала на античной арене Вероны в комедии смузыкой «La Pupilla» («Опекаемая»), которую написал ее земляк Карло Гольдониспециально для нее и ее нового директора Имера, побуждаемый комической связьюдиректора со своей субреткой. Старый Гольдони писал в автобиографии изданной нафранцузском языке в Париже: «Дзанетта Казанова была прелестной и очень ловкойвдовой. Не умея прочесть ни единой ноты, она пела очаровательно и нравилась!»Ее гравированный портрет появился в венецианском издании трудов Гольдони:крупная женщина с острыми чертами лица, хорошей фигурой и прекрасной осанкой.
Перед турне в Санкт-Петербург она позвала Джакомо и егоучителя на два дня в Венецию, где снимала дом с большим залом, в которомпринимала своих кавалеров и грабила их за игорным столом. Там ребенок Джакомоувидел жизнь, которую вел впоследствии: игорные страсти и радости, легкомыслиеи сладострастие; и людей своей жизни: театральных дам и литераторов, кавалерови аббатов.
Доктор Гоцци опускал глаза долу перед открытой грудью Дзанетты.Аббат Гримани и поэт Баффо делали ему комплименты за отличное здоровье и разумего ученика. Дзанетта бранила светлый парик Джакомо, который не подходил к егочерным глазам и бровям и к оливковой коже. К всеобщему хохоту Гоцципробормотал, что его сестре было бы легко следить за ребенком.
«Она замужем?», спросила Дзанетта, и Джакомо громко крикнул,что Беттина самая красивая девушка квартала и ей уже четырнадцать лет. Дзанеттаобещала подарок Беттине, если она согласиться причесывать Джакомо. Тем онасделала детей ближе друг к другу.
За столом литератор-англичанин обратился к доктору Гоцци налатыни. Ко всеобщему веселью доктор Гоцци ответил, что не понимаетпо-английски. Джакомо вмешался. Смеющийся англичанин процитировал латинскийдистих с вопросом из грамматики: в каком случае латинские вокабулы для мужскихродовых частиц являются женскими, а для женских — мужскими. Джакомо с местаответил латинским пентаметром, что раб носит имя хозяина. Дзанетта все точноперевела. Громкие аплодисменты сделали ее сына счастливым. Англичанин подарилученику свои часы, Дзанетта учителю — свои. Она также разбудила в Джакомолитературное честолюбие. Так пишет он в своих воспоминаниях. Восхваленный иодаренный за латинскую непристойность, он расточал еще много непристойностей иразбрасывал латинские цитаты всю свою жизнь, но за это ему уже часов не дарили.
