Легов услышал за дверью грохот и рванул ярко начищеннуюдверную ручку.
Дверь не открывалась. Он наконец понял, что поворачиваетручку не в ту сторону, и тихо выругался: разве в его положении можно настолькотерять самообладание?
Справившись с ручкой, он распахнул дверь и ворвался всобственный кабинет.
В первую секунду он его не узнал.
В кабинете было гораздо светлее, чем всегда, и в нем пахлосвежестью, весной.
В следующую секунду Евгений Иванович все понял.
Огромное окно было выбито, и в него ворвался весеннийневский воздух и яркий свет.
Подбежав к окну, Легов перегнулся через широкий подоконник.
Внизу, под окном, среди обломков черного дерева, виднеласьскорченная, изломанная фигура.
И вокруг нее расплывалось кровавое пятно.
* * *
Старыгину удалось побеседовать с дежурной ЛидиейАлександровной только на следующий день. Она уже полностью пришла в себя и былаполна праведного негодования.
— Нет, вы подумайте! — возмущалась она. —Сножом на картину! На мировой шедевр! А как она его пронесла мимо поста охранына входе в музей, хотелось бы знать? Я Легову прямой вопрос задала, чего ужтеперь стесняться!
— И что он ответил? — усмехаясь, спросил Старыгин.
Он не любил начальника службы безопасности Евгения ИвановичаЛегова и не считал нужным это скрывать, поскольку тому были веские основания.
Нельзя сказать, что раньше их отношения были безоблачными,Евгений Иванович был не таким человеком, чтобы общаться со всеми запанибрата.Хоть внешность у него была самая безобидная — небольшого роста, круглая лысаяголова покоится прямо на плечах, настолько коротка шея, маленькие детскиеручки… Но каждый, кто хоть раз заглянул в глаза Легову, сразу понимал, чтоперед ним человек решительный, который твердо знает, чего хочет, и используетлюбые средства, чтобы достигнуть своей цели.
Менее года назад Старыгин имел несчастье в этом убедиться.Сейчас он вздрогнул, как будто повеяло холодом. Да не из окна, выходившего нанабережную Невы, где синее неяркое, словно вылинявшее, апрельское небоотражалось в воде, не полностью освобожденной ото льда, а из глубины веков. Онвспомнил тот кошмар, в котором находился десять дней, когда из Эрмитажа пропалаодна из картин Леонардо да Винчи бесценная «Мадонна Литта». До сих пор Старыгинне понимает, как удалось сохранить все в тайне те несколько дней, пока искаликартину. Но Легов тогда повел себя далеко не лучшим образом <См, роман Н.Александровой «Ад да Винчи». СПб., 2005.> …
— Да что он ответил! — махнула рукой ЛидияАлександровна. — Сказать-то нечего! Плохо работает охрана, вот что яскажу! Ну стоит у них контур этот на входе, так все подряд идут — и ни у когоне звенит. Тут уж если кто пулемет понесет или прямо на танке поедет, тогдаможет трезвон начнется. А на ключи, к примеру, не реагирует прибор.., я разпошла через тот вход с ключами, так хоть бы что! Так и с ножом — протащила онаего как-то. А могла ведь и баллончик с кислотой пронести. Как представлю —мороз по коже.
Старыгин согласно кивнул, вспоминая, как в аэропорту такойже контур срабатывает от ключей, мобильных телефонов, даже от металлическихнабоек на обуви, а в Париже его долго не хотели пускать в часовню Сен-Шапель,потому что за подкладкой кармана оказалась фольга от жевательной резинки.
— Одно слово — безобразие у нас творится! в запалепродолжала служительница. — Три года назад, помните, картину украли изотдела французской живописи?
— Помню, «Бассейн в гареме», — ответилСтарыгин, — среди бела дня вынесли, и до сих пор не нашли ее, ни слуху нидуху…
— Вот когда я про ту картину упомянула, как начал Леговна меня орать! — призналась служительница. — Вы, говорит, своиобязанности не выполняете, на работе спите. И за свою, говорит, преступнуюхалатность вы еще ответите перед руководством. Я говорю — хорошенькая история,я, пожилая женщина, все-таки заметила неладное и хоть что-то предотвратила, аваш-то охранник куда смотрел? А с этим, Легов отвечает, я сам разберусь, вы невмешивайтесь не в свое дело.
— Хам какой! — не выдержал Старыгин.
— Вот-вот. И я тогда очень на него рассердилась и непоказала ему вот это, — Лидия Александровна огляделась по сторонам, хотя вкомнате кроме них никого не было, и достала из кармана сложенную вчетверожелтоватую бумажку.
Еще раз оглянувшись, она расправила бумажку, и Старыгинудивленно ахнул. Перед ним был схематичный рисунок «Ночного дозора». Фигуры напереднем плане были обведены контурами, причем не просто так — палка, палка,огуречик, вот и вышел человечек… Нет, рисунок был сделан вполнепрофессионально, чья-то твердая рука одним уверенным росчерком карандашаизобразила две центральные фигуры — капитана и лейтенанта, за ними рослого,плечистого знаменосца, еще одного импозантного стрелка с мушкетом слева, что накартине изображен в красном, затем силуэт девочки, чья фигурка видна из-замужчины в красном костюме, а справа от лейтенанта, почти в самом углу картиныконтур стрелка в шляпе с пышным белым воротником. И еще слева силуэт бравогосержанта с алебардой и в каске. Всего Старыгин насчитал на рисунке восемьсилуэтов. Каждый был обозначен своим номером, но номера эти шли не по порядку —от одного до восьми, а вразбивку — третий, девятый, двенадцатый.., двадцатый…Один номер был неразборчив — не то 13, не то 15.
— Что это? — сам того не сознавая, Старыгинпонизил голос. — Откуда это у вас?
— Вы не представляете! — прошептала в ответ ЛидияАлександровна. — Как только началась вся эта суматоха, то есть когдаохранник ту маньячку скрутил, все бросились к картине. А меня ноги не держат, ятак и села на пол. И вдруг подходит ко мне один мужчина, подняться помог, настул бережно усадил, спросил, как себя чувствую. Я отдышалась немножко —ничего, говорю, спасибо вам, все в порядке. А он тогда сует мне этубумажку-это, говорит, у той несчастной из кармана выпало, когда вы с нейборолись. Я взяла машинально, а пока развернула бумажку — его и след простыл.
