– Хмури, да! – невозмутимо продолжает он. – Два года назад в наши земли забрела Морошка, она была последняя, кто выжил из загорской обители хмурей, так что имей в виду: теперь их, выходит, совсем не осталось. И когда мы с ней встретились, она еще почти не чокнутая была, только начинала торочить про кровавые луны понемногу. Она во мне почуяла чароплёта и страшно обрадовалась, потому как думала, я знаю, где Чародей хранил свои заметки, ну те, до которых ваши ворюги-наставники не добрались, и, дескать, в этих заметках должно быть всякое важное про кровавые луны и про то, как их остановить. Ведь Чародей был таким ужасно умным, значит, уже двадцать лет назад он должен был знать про луны.
– А ты понятия не имел ни о каких заметках.
– Разумеется, не имел! Но мы вместе очень старались их отыскать и кое-чего раскопали. Даже в земли ничейцев немного нужных штук попало, и мы их нашли, а еще в Полесье мы разузнали про очень интересный домишко, где прежде жила Чародеева старая нянька, и у её пра-правнучки хранилось кой-чего. Я утвердился в таких подозрениях, какими даже с Морошкой делиться не очень хотел, тем более черепица-то у неё сыпалась всё сильнее и звонче. Но по всему выходит, что самые главные вещи нужно искать все-таки в Загорье. Месяц назад Морошкины наставники отписали, дескать, нашли одну деревеньку, заброшенную и нехорошую, которая стоит под одним из дальних Чародеевых замков, и, значит, пройти в тот замок невозможно никак. По солнечному миру – никак.
Отираю лоб. То ли солнце сегодня так сильно печет, то ли рассказ Медного меня впечатлил. Вообще, конечно, истории у него те еще, впору скатертью пот утирать, всё это слушая.
– А по Хмурому миру, значит, можно пройти?
– Наверное.
– Что еще за «наверное»? Почему Морошка не пошла туда? Зачем вы поперлись в Гнездовище вместо Загорья?
– Морошка не могла, – морщится Медный. – Её к этому времени до того свихнуло, что стоило сделать шаг на ту сторону – она сразу пыталась кого-нибудь прикончить с воплями про зло, которое в будущем причинит этот человек. Нельзя ей туда было ходить, вообще, понятно?
– Понятно, – говорю я враз пересохшими губами.
Вижу краем глаза, как Медный наклоняет голову, вглядываясь в моё лицо. Что-то заподозрил, ну да наплевать, другого хмуря у него всё равно нет, а я еще никого убивать не пытался.
Никого, кто не заслужил. Ибо я – наконечник стрелы, разящей зло, и я вершу справедливость!
На счастье, ничего объяснять мне не приходится: как раз в этот миг Костяха громко объявляет, что пора сделать привал, «А кому не мило, тому в рыло», и вокруг нас снова становится ужасающе людно и шумно.
* * *
Три бабы, которые шли за нами, не приближались к нам на привале, сделали остановку в сотне шагов ниже по склону. Отдых был коротким, лишь отдышаться, попить воды, подставить лицо колючему солнцу, послушать крики серых птиц и отчаянно захотеть просидеть так долго-долго.
После привала мы сворачиваем к другой горе, более крутой, и становится ясно, зачем потребовалась небольшая передышка: теперь путь идет вверх, дороги никакой нет, мы взбираемся по голым скалам, некоторые из них – глянцевые, скользкие, другие – выщербленные пылью и ветром. Под ногами то и дело пробегают жуткие красно-бурые многоножки величиной с гадюку, бабы и дети от них поднимают визг, а Костяха немедленно заявляет, что «Глотки широки, как котлы, а сердца – с мыший нос». Тень же приходит в кошачий восторг. Он бегает за многоножками вприпрыжку, пытается играть с новыми ползучими друзьями и ничуть не расстраивается, когда они прыскают во все стороны и пропадают в расселинах, напуганные его дружелюбием. Одну многоножку он в конце концов ловит, в порыве игривости прижимает лапами так, что давит до смерти. Обиженно обнюхивает, осторожно лижет, чихает и уходит, положив тельце на валун – видимо, показывает остальным, что бывает, когда играешься с дракошками.
– Зачем вот эти идут с нами? – тихо спрашиваю я Медного, кивая на спины мужчины и варчихи.
Бабам и детям очень трудно на этом подъеме, потому идем мы медленно, и я способен говорить, а не только думать о том, как бы не рухнуть без сил.
На привале женщины явственно сторонились варчихи, а мужчину рядом с ней вообще словно не замечали, и я теперь понял, что тоже почти не смотрел на него. Терялся он рядом с ней, ага.
Медный щурится в их спины, а я добавляю:
– Дурная какая-то пара. Как они вообще… – машу рукой, не в силах выразить все чувства и вопросы, которые вызывают эта варчиха и человеческий мужик.
– Им просто нужно уйти из Подкамня, – равнодушно поясняет Медный. – Ты ж там был. Ты ж знаешь, нельзя мешаться варкам с людьми.
– Не знаю я ничего, – огрызаюсь сердито, как будто это чароплёт виноват в том, что я – не Птаха и не Дубина, которые вечно всё про всех знают не понять откуда. – Знаю, что нет там полуварок, да и всё.
– Ты как с Мухи сверзился, – тянет Медный, совсем как Птаха приговаривала, бывало. – Варочьи духи не позволяют им мешаться с людьми, потому как тогда быстро не останется чистых варок, все они измельчают и лет через сто домешаются до чистых людей. И чего тогда делать варочьим духам?
От такого поворота я даже спотыкаюсь. Никогда не думал, разные там духи у людей и варок или одинаковые, знал лишь, что в Подкамне они есть, но варки не очень на них оглядываются. А вот поди ж ты.
Быть может, осеняет меня, привычные духи, как в Полесье – они вообще не варочьи, а пришедшие вместе с людьми из других земель. А у варок есть свои собственные, только другие. Чего делают эти духи с варками, которые мешаются с людьми – я не спрашиваю. Много чего могут сделать духи, много чего могут сделать другие варки, которые не хотят, чтобы эти самые духи сердились, и лучшее подтверждение этому – что в Подкамне не встречается полуварок, а вот эта парочка впереди нас – она убегает в чужие края, и лица у них такие, словно за ними гроблины гонятся. А может, и вправду гонятся?
Я не мог понять, почему Костяха взяла с собой их, а не еще одну бабу с ребенком, но Костяха-то, похоже, как раз бабу с ребенком и взяла. А женщины сердятся на варчиху, потому как из-за её любовных приключений кому-то из них пришлось остаться в поселении на плато.
Значит, Гном точно не из Подкамня, понимаю я, ему бы просто не позволили там появиться на свет, ну или удушили бы в раннем детстве. Значит, его родители тоже сбежали куда-то, а потом… потом была война, и Гном остался один.
Выходит, не зря наши наставники держали его подальше от варок, отправляя куда угодно, только не на север. И канцелярия тоже всё понимала. Они не свои тайны стерегли, как мы с Гномом думали прежде, они его оберегали от соплеменников.
Но теперь-то Гном в Подкамне! И это я его туда отправил!
* * *
Костяха объявляет привал еще засветло. Из тех баб с детьми, которые шли следом, не осталось никого – отстали, повернули обратно, переломали ноги, сиганули вниз? Я не знаю, не видел, я остаток дня провел в панических планостроениях и ничего толкового не придумал.
