– А, в Лайбор-темпл?.. И когда ж это было? А, да-да, вспомнил!
– Вы говорили на тему «Потребность в духовных гормонах».
– Да? Да, ну а как иначе: духовные гормоны…
Его полушутливый тон и легкая самоирония разогнали, похоже, ее сомнения. Она там кашлянула в сторону и сказала:
– Вы простите, что я звоню вам так рано, я всю ночь не спала, никак решить не могла: звонить вам или не звонить. По-польски вы говорите?
– Да, говорю. Но так давно уже не приводилось, что, пожалуй, и подзабыл. То есть – разговорную речь, а читать я читаю…
– Я росла и воспитывалась по-польску, при том что отец был из настоящих хасидских евреев. Вы ведь знаете, как это было: мальчиков отправляли в хэйдэр, а девочек – в гимназию. Домработница у нас была гойка, ну и все остальные там… У отца был свой дом на Швентоерской улице, вы, может, его фамилию даже слышали: Мендл Крымский.
– Я так давно не был в Варшаве… Ну и что же с ним? Остался под Гитлером?
– Отца уже нет в живых.
– Понятно.
– Там еще оставались мама и два моих брата.
– И вы ничего о них не знаете?
– Последнее письмо я получила за день до начала войны.
– Да, старые горести…
Она молчала.
И снова заговорила:
– Ваша лекция мне очень, просто очень понравилась. Ужасно понравилась. Я хожу на все еврейские лекции, это как связь с родным домом. Ну, не на все, конечно, я работаю в книжном на Бродвее, продавщицей, но, когда у меня выпадает свободный вечер, особенно по субботам, я обязательно хожу послушать еврейскую речь. Я шла вечером по Четырнадцатой и увидела ваше имя на объявлении… Оказалось – чрезвычайно интересно. Необычайно интересно. Я даже слов таких раньше никогда не слыхала, даже в университете. Я училась в Варшавском университете. Литература и английский.
– А здесь вы давно?
– С тридцать седьмого.
– Почему именно Америка?
– О, это история долгая. У меня дядя здесь жил. Потом умер.
– Понятно.
– А с тех пор, как я побывала у вас на лекции, я забрала себе в голову, что должна с вами встретиться лично, поговорить. Сама себе тысячу раз объясняла, что это глупо… Вы, я же понимаю, человек занятой… Но у меня это стало теперь вроде мании… А сегодня решила: позвоню вам – и все! Простите, если разбудила вас…
– Нет, вы меня не разбудили, я сидел за столом и марал. И вам не следовало так долго раздумывать. Мне будет очень приятно побеседовать с вами.
Женщина как будто снова что-то там проглотила.
– Ну так… спасибо…
– А вас как зовут, а?
– Меня? Маша.
– Маша? Типичное еврейско-польское имя…
– Да. Но мама была родом из Риги.
– То есть вы плод смешанного брака?
– В Польше евреи называли меня «литвачкой». Литваки называют меня «полячкой»…
– Где бы вы предпочли встретиться? А может, знаете что, вы бы просто зашли ко мне, а? Вы когда свободны?
Она там призадумалась.
– Я могу освободиться когда угодно. Хоть сегодня.
– Сегодня?.. А знаете что, приходите сейчас, да, прямо сейчас!
Он объяснил ей, куда и как добираться. Потом положил трубку и громко сказал:
– Ну, поздравляю тебя, вот и новая жертва…
Помолчал и добавил:
– Старый идиот… Зокнмамрэ…[173]
Суббота в аду
По субботам в аду, как известно, гасят огни. Лежаки, утыканные гвоздями, аккуратно задраены. Крюки, на которых в будние дни подвешивают мужчин и женщин, злословцев – за язык, воров – за руки, блудодеев – за ребро или обе бабьи груди, сибаритов, всю жизнь гонявшихся за грехами, – головой вниз, то есть за ноги, – крюки эти задернуты пологами, заставлены всяческой городьбой. Целых гор раскаленных углей и сугробов колючего снега, в которых, то и дело их переворачивая, поджаривают или морозят грешников, – в этот день не видать. Экзекуторы-демоны рассовывают куда подальше свои раскаленные прутья. Законопреступники, в аду причастившиеся благочестия (есть и такие!), отправляются в небольшую синагогу, где неправедный кантор распевает субботние молитвы. Вольнодумцы (а в Гехэнэме их предостаточно!) сидят на бревнах и открыто беседуют. Тема у них все та же: как судьбу к себе лицом повернуть, облегчить свое пребывание в преисподней.
В поздний предзимний вечер Янкл Фарзейер, обращаясь к своим согрешникам, говорил:
– Все наши беды оттого, что мы слишком эгоистичны, каждый только о себе помышляет. Стоит кому понадеяться, что он может какой-то уловкой избежать двух-трех лишних плетей, как он уже счастлив, он уже на седьмом небе! Если бы мы сумели организоваться, объединиться в единый фронт, тогда отпала бы необходимость в личных ходатайствах, протекциях и пр. Тогда бы мы выступили с общими требованиями…
При слове «требованиями» рот у него наполнился густой вязкой слюной, он сглотнул и чуть ею не подавился. Янкл был видный, толстый мужчина с широченными плечами, большим животом и короткими ножками. Зачесанные наверх пряди, давно не стриженные, плохо прикрывали его обширную лысину, а борода – не та благопристойная бородка, какую носят праведники в раю, а дикая, воистину бунтарская бородища – свидетельствовала о его революционности. Тщедушный злодейчик, из воришек, с заплетенными в хвостик волосиками, перехваченными проволочкой, вытянутой из лежака, спросил:
– А с какими именно требованиями, товарищ Янкл?
– Во-первых, шесть рабочих дней – это много, мы согласны на четырехдневку. Во-вторых, каждый из нас, из преступивших Закон, получает полуторамесячный отпуск, который он, по желанию, может провести на земле, причем с правом нарушения Десятисловия – всех десяти заповедей! В-третьих, не отгораживать нас от женщин, от наших сестер по несчастью. Мы требуем регулярного секса и свободной любви. В-четвертых, в случае…
– Сон отрубленной головы! – произнес Хаим Бонц, бывший разбойник. – Думэ, ангел, под чьим попечительством мы тут все, то есть умершие, находимся, не очень-то испугается твоих петиций. Он и читать не станет, утруждать себя…
– Что же вы лично, Хаим, предлагаете?
– Ангелы, как и люди, понимают один язык – язык силы. Мы должны вооружиться. Взять штурмом небесный дворец, помять ребра нескольким святым, захватить рай с Лэвйосэном, мясом которого их там целый день кормят, быка Шорабора, вина благословения и все остальное… А после этого…
