2. Всех епископов и архиепископов предполагалось подчинить двенадцати митрополитам и патриарху. Таким образом, русский епископат делился между главами тринадцати церковных округов. Некоторые из этих округов объединяли всего две епархии, другие — десять, третьи — двадцать… Патриарх, помимо собственной области, получал в подчинение 12 митрополитов. Таким образом, между ним и епископами возникала новая, промежуточная ступень духовной власти. Исстари русский митрополит не командовал русскими епископами. Он всего лишь занимал кафедру, превосходящую все епископские и архиепископские по старшинству. Или, как говорили в старину, «по чести». В ряду архиереев митрополит оказывался «честнее» архиепископа и епископа, но никаких распоряжений отдавать им не мог. Все архиереи в равной степени покорялись патриарху. Царь Федор Алексеевич желал изменить этот древний принцип. По его мнению, промежуточная, митрополичья, ступень духовной власти сделала бы Церковь более управляемой.
Насколько подобные преобразования принесли бы практическую пользу, сказать трудно.
С одной стороны, ослабели бы епископы, так как уменьшилось бы их своеволие. Да и удобнее управлять малой епархией — тут резон царского предложения очевиден. Конечно, реформа задевала интересы уже поставленных в сан епископов и архиепископов: их канонические области разделились бы на несколько частей, доход от них упал бы, а влияние владык на общецерковные дела резко уменьшилось бы. Но для Церкви в том беды нет. С другой стороны, Русская церковь выработала оригинальную схему, делавшую увеличение епископата ненужным. Местное духовенство подчинялось «поповским старостам» и протопопам — священникам-бельцам, возглавлявшим «сороки» и «соборы»[215]. Те получали широкие административные функции, в исполнении коих отчитывались перед своими епархиальными архиереями. Поповский староста на Москве, не имея епископского сана, реальным значением своим превосходил греческого архиерея. Что лучше: передать властные полномочия на местах «слабым» епископам и урезать их у священников-бельцов или же оставить их бельцам, помогающим «сильному» епископу? Кто надежнее как «среднее звено» в структуре Церкви: сильный поповский староста или епископ с урезанной областью управления? Вопрос не имеет однозначного ответа. Белец ближе к приходу — прежде всего как семейный человек. Но… здесь же кроется и его слабость. Радея о жене, детях и прочей родне, белец легче соблазняется извлечь из церковного имущества прибыль для своего рода. Епископ, представитель монашествующего духовенства, хуже понимает простых прихожан, но для него и соблазн «подкормить» родню не имеет разительной силы. Наверное, все-таки епископ удобнее, — если он имеет солидный «книжный», богословский багаж. Тогда он может играть роль духовного вождя в противостоянии еретикам и староверам. Белый священник и багаж такой являет реже, и обременен делами семьи, а оттого ему труднее ввязываться в бескомпромиссную духовную борьбу.
Судьба Церкви в будущем показала: епархии все равно придется «резать»… Ныне здравствующий патриарх Московский и всея Руси Кирилл проводит политику дробления епархий, и от этого видна только польза.
Нужна ли особая ступень в структуре Церкви — митрополичья? Нужна ли, иными словами, передача власти над епископами и архиепископами митрополитам? Трудно сказать. Но, скорее, пользы особой не видно. Появление у митрополитов подобных полномочий означает ослабление власти патриарха, ослабление связи патриарха с епископатом. Православная церковь не имеет единого центра, она состоит из многих самостоятельных «поместных» церквей — в отличие от католической, подчиненной папе. «Латинствующим» из окружения Федора Алексеевича, вероятно, нравилась идея «православного папы». Такой патриарх-«папа», мнилось, объединит под своей властью весь православный мир, подчинит себе прочих патриархов… И для управления колоссальными пространствами ему потребуется эта самая митрополичья ступень власти. Но в сосредоточении такой власти у одного человека содержится великий соблазн. И еще один великий соблазн возникает у светской власти: контролировать столь сильную персону, играя на конкуренции могущественных митрополитов. А у самих митрополитов «новой формации» появляется третий, не менее серьезный соблазн — отколоться, получить автокефалию, обратить свою митрополичью кафедру в патриаршую…
Итог: в одной части планы государя Федора Алексеевича имели свой резон и могли бы принести пользу. В другой части они являлись рискованным нововведением и чреваты были новыми внутрицерковными конфликтами, а то и новым расколом.
Планы «рационализации» церковного устройства носились еще во времена Алексея Михайловича. Государев ученый фаворит Симеон Полоцкий всегда готов был поделиться с государем мыслями на сей счет. Надо полагать, Федор Алексеевич получил от учителя изрядную порцию соображений, касающихся этого предмета. Да и сам государь, с 1680 года вошедший во вкус реформ, желал только добра, предлагая эскиз масштабного переустройства Церкви. Когда он побывал в Новоиерусалимском монастыре и увлекся идеей о перемещении центра вселенского православия в Москву, ему было всего-то 17 лет. А эта идея, как и многое, произведенное на свет клокочущей натурой Никона, — жгучая, провоцирующая на действия. Как видно, она наполнила государя энергией, жаждой преобразовательной деятельности. «Если мы средоточие православия, — вероятно, задавался он вопросом, — почему у нас все так странно и неудобно? Почему у греков иначе? Столь великая страна, на просторах которой несколько раз уложится весь Православный Восток, — и всего полтора десятка архиереев!» Телесная слабость подталкивала Федора Алексеевича к тому, чтобы доказывать миру: он — настоящий царь, он имеет силу исправлять старое и негодное, он достоин занять место вселенского православного властителя! Он горел новыми идеями. Ему хотелось поднять свою Церковь на подобающую высоту. Он желал усовершенствовать ее!
Царь взялся за дело с горячностью. И помощники нашлись: вместе с Федором Алексеевичем план реформы разрабатывали думный дьяк Илларион Иванов и боярин — князь В.Ф. Одоевский.
Однако патриарх увидел, к каким последствиям могут привести такого рода преобразования, и решил не давать им ход.
Федор Алексеевич предложил Иоакиму для вынесения на церковный собор проект большой реформы, а вместе с ней еще несколько статей, касающихся церковного благонравия. Патриарх на протяжении многих месяцев 1681 года рассматривал предложения царя. В результате он наполовину урезал количество новых епархий. И оказалось, что митрополитам «новой формации» уже особенно и некем управлять. Маловато достается им епископов… В подобном, сокращенном, виде проект реформы попал на обсуждение русских архиереев. С ними у Иоакима, думается, имелось твердое соглашение: потопить цареву затею.
«Перетягивание каната» между царем и архиереями шло на протяжении нескольких месяцев — поздней осенью 1681-го и зимой 1681/82 года. Русское священноначалие сочло особую «митрополичью» ступень церковного устройства источником «церковного разногласия и… распри и высости[216], и в том несогласия и нестроения, святой Церкви преобидения и от народа молвы и укоризны»[217]. В конечном итоге она была полностью отвергнута. Что же касается числа новых епархий, то их решили устроить всего 11.
