Где-то новая религиозная политика вызвала возмущение, а где-то привела к серьезным положительным результатам. Хороших священников-миссионеров не хватало, особенно тех, кто мог бы просвещать людей, не знающих русского языка. Знать не желала расставаться с женами, покоряясь христианскому обычаю иметь только одну супругу. Башкиры взялись бунтовать. Но все же итог царского миссионерства, скорее, положительный. Крестились почти все касимовские татары, давно жившие бок о бок с русскими. Православие приняла значительная часть нехристианских народов бывшего Казанского ханства: чувашей, мордвы. Этот успех потомки прочно связали с именем Федора Алексеевича. На его надгробном портрете сказано: «Ис тьмы махометанства и идолопоклонства множество не нужою, но христианским благочестивым промыслом во свет православныя веры приведе»[211].
Имея полное преобладание в опыте, умение ладить с аристократической верхушкой России, четко зная, куда вести церковный корабль, Иоаким долгое время чуть ли не диктовал царю полную свою волю.
Ничего худого в том нет.
Такое случалось неоднократно: умудренный первоиерарх Церкви оказывался наставником юного монарха. Русская история богата примерами подобного рода. Святой Алексий, митрополит Московский, фактически возглавлял правительство при малолетстве Дмитрия Донского. Святой Макарий поддерживал и окормлял молодого Ивана Грозного. Проживи он подольше, как знать, начался бы тяжкий «исторический эксперимент» опричнины? Митрополит Филарет вообще приходился отцом государю Михаилу Федоровичу, а потому на протяжении полутора десятилетий играл роль ведущего политика России. Филарета титуловали не «великий господин Святейший патриарх», а «великий государь Святейший патриарх», и воля его, конечно, преобладала в государственных делах над волей молодого неопытного сына. Это принесло стране благо: Филарет обладал изощренным умом большого государственного деятеля. Никон, не будучи ни отцом, ни иным старшим родственником Алексея Михайловича, добился от монарха такого же титула для себя, каким обладал Филарет: «великий государь». На протяжении нескольких лет он властно вмешивался в большую политику и проводил свой курс через «духовное чадо» — царя. Никон превосходил Алексея Михайловича возрастом на четверть века, а житейским опытом — бесконечно. Однако в конечном итоге нарвался на острейший конфликт. Подросло «духовное чадо» и пожелало большей самостоятельности в решениях…
Положение, когда глава Церкви по интеллектуальной силе, воле и, главное, опыту нависает над главой светской власти, явно превосходит его, может вести и ко злу, и ко благу. Российский опыт дает больше положительных примеров, но и у нас случалось по-разному.
Иоаким неизбежно двигался к той же ситуации, что и Никон. Государь Федор Алексеевич рос, росли его опыт и его реальный вес в управлении державой. Батюшка его влезал в церковные дела самым активным образом, и Федор Алексеевич счел, что для него уместно подобное же вмешательство. Патриарх видел, как быстро юный монарх обретает независимость, сколь явно увеличивается его тяга к самовластию. Однако Иоаким не покушался, как Никон, возвестить старшинство Священства над Царством. Он не пытался навсегда закрепить за собой право на диктат в отношении государя. Он, как мог, до последней крайности проявлял очень гибкое отношение к царю. Где требовалось, уступал, помогал Федору Алексеевичу в его затеях, соработничал.
Иоакиму не нравилось влияние «латынника» Симеона Полоцкого, оказываемое на царя. Патриарх отрицательно относился к проповедям государева учителя и даже вовсе желал запретить ему проповедование. Сочинения Симеона «Венец веры» и «Обед душевный»[212] подверглись едкому осмеянию со стороны патриарха, дескать, венец-то «из западного терния» сплетен… Патриарх даже обвинял Симеона в «хлебопоклоннической ереси». И все же открытого конфликта не произошло, даже когда «Обед душевный» вышел из печати. Глава Русской церкви лишь не дал книге своего благословения. Его нет в выходных данных, хотя на подавляющем большинстве московских печатных изданий проставлялось: «По благословению святейшаго патриарха». Иоаким знал меру, он тормозил «латынничество», избегая ссоры с венценосным покровителем «латынников».
Царь принялся понемногу ограничивать землевладение Церкви и отбирать вотчины, приобретенные ею против закона. Патриарх и тут согласился. Особенно строгие ограничения накладывались тогда на архиереев, так или иначе присоединявших к церковным владениям земли в Сибири и на окраине Дикого поля. В Сибирь отправился жесточайший указ, налагающий запрет на продажу Церкви земельных владений, а также на их пожертвование или передачу из казны на оброк[213]. Обстоятельства дела ясны: страна ведет тяжелую войну с турками, противостоит татарам, в любой момент может вновь сцепиться насмерть с Речью Посполитой, а потому земля очень и очень нужна как источник государственного дохода, как средство обеспечения военно-служилого класса. Иоаким не стал всерьез сопротивляться. Тут ведь не Порядок рушился: речь шла всего лишь о возобновлении тех запретов, которые давно стали частью русского законодательства.
Но как только ситуация потребовала выступить против, Иоаким проявил твердость без всяких сомнений и колебаний.
Отношения Федора Алексеевича с патриархом испортились, когда царь предложил масштабную «епархиальную реформу». Иоаким не просто воспротивился ей — он встал насмерть и разнес царский проект до основания.
Суть «епархиальной реформы» может быть изложена в двух пунктах[214].
1. Территория Московского государства делится на 17 областей, подчиненных архиерейским кафедрам. Их занимают: сам патриарх Московский, девять митрополитов, шесть архиепископов и один епископ. По сравнению со всем остальным православным миром русские епархиальные области выглядели колоссами. Сотни, а то и тысячи храмов оказывались в подчинении у одного архиерея. Если на карте одного русского епархиального владения выложить мозаику из греческих епархиальных владений среднего размера, то их поместилось бы несколько дюжин! Небогатый греческий епископат сидел по древним, но давно оскудевшим городкам и кланялся туркам-завоевателям. Тамошний владыка иной раз имел в подчинении всего несколько храмов. Правда, он все знал и на все влиял на подвластной территории… Федор Алексеевич предположил, что и в России следует умножить число архиереев. Пусть епархиальные области сильно уменьшатся, зато духовная власть всюду сможет дотянуться и везде успеет исправить негодное. По его проекту количество кафедр увеличивалось едва ли не в пять раз. Для каждой из них царские чиновники скрупулезно высчитали земельное и денежное обеспечение.
