Я не стал ей говорить, что интересуюсь психологией, дабы не подставлять Беллера.
Вожжи, которыми я удерживал свою злость, ослабли, и я выплеснул ее на мою бедную мать.
— Думаешь, мне легко? — закричал я. — Думаешь, мне так хотелось обидеть тебя — и даже папу? Мне ужасно жаль! Ужасно…
Она обняла меня и залилась такими горючими слезами, что промочила мне рубашку.
— Дэнни, мы же твои родители! — взывала она. — Не уходи вот так!
Больше я был не в силах это выносить.
— Он меня выгнал! — опять выкрикнул я. — Я для него не человек — я всего лишь звено в его проклятой «золотой цепи»!
— Он тебя любит! — взмолилась мать. — Он остынет.
Я усомнился.
— Ты и впрямь в это веришь?
Мама не шелохнулась. Ее раздирали на части противоречивые чувства, и она была в еще большей растерянности, чем я сам.
Я с грустью и состраданием посмотрел на нее. Ведь ей предстоит оставаться в этом доме вечной скорби!
Я поцеловал маму в лоб, схватил чемодан и выбежал на улицу.
Дойдя до угла, я обернулся и в последний раз окинул взором квартал, где я родился и вырос, знакомые дома людей, составлявших мир моего детства, и синагогу, в которой я молился с того дня, как научился читать. Над святым ковчегом будет всегда гореть вечный огонь, но я знал, что мое лицо он больше никогда не озарит.
Я начал нести свою кару.
Я вернулся в общежитие и вошел в свою комнату, которая — как и мои чувства — была в хаотическом состоянии. На кровати и батарее отопления валялись открытые книги, напоминая о моем прежнем беспорядочном существовании.
С неосознанной непочтительностью я скинул несколько книг на пол и уселся на кровать. Хотя была уже глубокая ночь, мне необходимо было с кем-то поговорить. Хотя бы по телефону. Но звонить Беллеру я не осмеливался. А ждать духовного утешения, в котором я так нуждался, от Ариэль было бесполезно.
Значит, поговорить мне было не с кем. Я сидел неподвижно, и все мое существо, казалось, окаменело от горя.
Не могу припомнить, сколько времени я так просидел. Знаю только, что рассвет застал меня в том же положении.
В дверь постучали. Я подумал, что это кто-то из сотрудников деканата — а то и несколько — пришли меня выгонять… или вести на расстрел.
Оказалось, однако, что это мой однокашник, живущий на том же этаже.
— Эй, Луриа! — в некотором раздражении окликнул он: ему пришлось оторваться от занятий. — Там тебе звонят.
Я прошаркал к телефону и снял трубку.
Звонила мама.
— Дэнни, — сказала она голосом зомби, — у твоего отца случился удар.
36
Дебора
По окончании семинара по современной еврейской поэзии ее руководитель, высокий, сухопарый канадский иммигрант тридцати с небольшим лет по имени Зэев Моргенштерн, задержался в дверях, рассчитывая ненавязчиво пригласить Дебору на чашку кофе. Она была польщена.
Несколькими минутами позже они уже сидели в кафе. Зэев делал вид, что похожий на кусок пластмассы пирог с сыром необычайно вкусен, а Дебора поглощала сандвичи, которыми сегодня ограничится весь ее обед, поскольку по вторникам и четвергам она добирается до кибуца уже после закрытия столовой.
Сегодняшний семинар Зэев завершил блистательным анализом поэмы Иегуды Амихая «Половина людей», проведя сравнение с древнеримским поэтом Катуллом, а также с Шекспиром и Бодлером.
Половина людей любит,
Половина людей ненавидит.
Где мое место меж двумя половинами,
Что так дополняют друг друга?
— Поразительно! — восторгалась Дебора. — В Бруклине никто нам и слова не говорил, что, кроме Библии, существует еще какая-то еврейская литература. Думаю, вы правы, когда причисляете его к великим.
— Рад, что вы тоже так считаете, — ответил Зэев. — Кстати, живет он в трех кварталах от меня. Я бы мог как-нибудь вас с ним познакомить, если вам это интересно. Думаю, он не хуже Йитса.
Дебора смутилась.
— Увы, мое знакомство с английской литературой заканчивается «Юлием Цезарем».
Зэев улыбнулся.
— Ну, если вы позволите мне перевести вас через Рубикон, я буду рад позаниматься с вами индивидуально современной английской поэзией. Скажем, на той неделе после семинара… Сможете задержаться? Приглашаю вас на ужин.
Ее терзали сомнения. Безотчетно желая лишить себя удовольствия общения с ним, она ответила:
— Моему ребенку год и месяц, и мне необходимо быть в кибуце в такое время, чтобы уложить его спать. Лучше я приду за час до занятий, если вам это удобно.
Зэев не сдержал удивления:
— О-о…
— Что такое?
— Я не знал, что вы замужем. Ну… то есть… кольца вы не носите…
Дебора смущенно поерзала в кресле.
— Вообще-то, я не замужем. Понимаете…
Ей еще ни разу не приходилось рассказывать постороннему человеку ту легенду, которую для нее сложили кибуцники. Она была убеждена, что придуманная версия бессовестно эксплуатирует факт трагической гибели Ави. Но сейчас она сочла возможным ее изложить.
— Он служил в авиации, — медленно произнесла она. Остальное было ясно без слов.
— Мне очень жаль, — посочувствовал Зэев. — Давно это случилось?
— Больше года назад, — ответила она. — В Ливане.
— То есть сына своего он так и не увидел…
Дебора кивнула.
— Да, — тихо сказала она. — Отец его не видел.
— Что ж, — наконец проговорил он, — у вас хотя бы есть кибуц. Не сомневаюсь, это для вас надежный источник моральной поддержки.
Она опять кивнула и беспокойно взглянула на часы.
— Мне, пожалуй, пора. Терпеть не могу ездить по этим узким дорогам ночью.
Она поднялась. Зэев тоже встал.
— Не забудьте — на следующей неделе встречаемся. Книги я принесу.
Дебора улыбнулась.
— Буду ждать.
За год, прошедший после рождения Эли, ей ни разу не приходило в голову искать отношений с мужчиной. Она с горечью говорила себе, что успела дважды овдоветь, ни разу не побывав замужем.
Интересно, почему Зэев ее выделил. В группе были куда более красивые девушки, и все же ее появление в аудитории он всякий раз встречал какой-то особенной улыбкой. И всякий раз, как он читал вслух стихи, создавалось впечатление, что он делает это для нее одной.
Она призналась себе, что он ей симпатичен. Они едва попрощались, а она уже считает дни до следующего семинара. Эта мысль одновременно и тешила, и смущала ее.
