Глава 15. Институтская интрига
1
Буквально через несколько дней после важного совещания Иванов вновь делает доклад. 23 апреля 1929 года его слушает, затаив дыхание, аудитория Политехнического музея. Профессор снова говорит о великих перспективах в СССР специальной отрасли животноводства — обезьяноводства, снова говорит о гибридизации людей.
Его поддерживает и директор Зоологического музея МГУ Г.А. Кожевников. Этот ученый считал, что «устройство питомника для обезьян в Сухуми является одним из крупнейших достижений советской науки»1. Естественно, председателем этого вечера был поборник социальной гигиены нарком здравоохранения Николай Семашко. Открывая научный форум, глава советской медицины говорил о большом значении экспериментальных исследований на обезьянах.
Все эти монологи опьяняли Илью Ивановича. Он уже представлял себя чем-то вроде родоначальника новой расы существ, которые в будущем вполне могли стать основным населением земли. Если, конечно, с помощью генетики можно будет взять у обоих сторон революционной гибридизации лучшие черты наследственности: изощренный человеческий ум и несокрушимую силу обезьяньих мускулов.
Распаляясь от таких перспектив, Иванов проповедовал: «Теперь, когда наши рассадники животных спаяны единым государственным интересом, проверка тех или других нововведений может быть проведена в размерах, немыслимых раньше»2.
Сухумский питомник сосредоточенно готовился к приезду Ильи Ивановича. Уже 8 мая 1929 года в «Советской Абхазии» появилась информация о его скором появлении в обезьяннике и, видимо, начале сенсационных опытов: «Летом для научной работы в питомник приезжает московский профессор Иванов. По заданию Эндокринологического института профессор Иванов будет производить в питомнике опыты по искусственному оплодотворению обезьян».
Прошлогодний приезд председателя Совнаркома Рыкова также отразился на жизни сотрудников питомника. Алексей Иванович тогда был недоволен отсутствием атеистической пропаганды в стенах научного учреждения, главная задача которого, по его мнению, и состояла в том, чтобы экспериментально нанести урон боженьке. Поразмышляв над предложениями главы Совнаркома, Тоболкин и его коллеги решили создать подобие специальной экспозиции. Об этом и сообщил тот же номер «Советской Абхазии», который предсказывал скорый приезд Иванова: «Естественно-научный музей, экспонаты которого будут доказывать родство человека с обезьяной, предложено создать в здании психиатрической больницы»3.
Взаимоотношения с этим учреждением у питомника складывались не гладко. Возможно, их соседство было задумано с самого начала. Ведь в своем программном сочинении «Происхождение человека и половой подбор» Чарльз Дарвин считал некоторые формы психических отклонений своеобразной деградацией человека, его возвращением в животное состояние. «Идиоты, также в других отношениях, сходны с низшими животными, — писал автор теории эволюции. — Так сообщают о многих случаях, когда они тщательно обнюхивают каждый кусок пищи, прежде чем съедят»4.
И вот два мира — мир антропоидов и сумасшедших — стали вглядываться друг в друга. Экскурсанты, умилявшиеся обезьяньим ужимкам, попав к воротам больницы, вздрагивали. Оттуда временами доносился пугающий человеческий рев, он мало чем отличался от рева человекообразных. Но внешний вид обитателей лечебницы убеждал — это уже люди. Посетителям демонстрировалась возможность каждого из них однажды перейти в животное состояние, возвратившись в обезьяний мир. Однако если для обычных людей это была форма «научного назидания» и зримого примера, то для кремлевских мечтателей психушка стала неприятным раздражителем и, что еще хуже, напоминанием о печальной судьбе вождя мировой революции.
Да и «простыми людьми» руководители СССР себя не считали. Ведь если следовать обратной эволюционной логике, то нормальный человек, сойдя с ума, превращался в идиота, а кремлевский Homo futuris — в «простого человека». Но даже и это успокоительное умозаключение выводило из себя твердокаменных коммунистов.
В газете «Советская Абхазия» стали появляться критические статьи, подготавливавшие почву для переноса лечебницы. Одна из таких заметок называлась «Сумасшедшие условия для умалишенных». Здесь главными недовольными своим положением выступали сами пациенты: «“Мы же не звери, не обезьяны!” — обижаются больные»5. Одним из веских факторов для перевода служили многочисленные случаи нападение психических больных на персонал обезьянника.
