Эта фаза досады и раздражения достигла своего апогея, когда я стоял в очереди в банкомат в холле какого-то банка в центре города, неподалеку от Дашашвамедха. От бесконечного шума мои нервы были на взводе. Но еще больше меня нервировало то, что, строго говоря, тут не было никакой очереди; однако назвать это неочередью тоже было нельзя. С полной анархией или же просто толчеей я бы еще как-то разобрался, но здесь было сразу и то и другое в самом худшем своем варианте: нечто вроде очереди, в которой принцип очереди не то чтобы игнорировался, но и не слишком соблюдался. Стоявший передо мной высокий немец несколько раз позволил каким-то людям влезть вперед. Но если слово «очередь» здесь было в общем-то неприменимо, то и слово «давка» с происходящим как-то не вязалось. Никто не толкался и никого не отпихивал — просто они каким-то образом оказались перед ним. У дверей стоял охранник, но он ровным счетом ничего не делал и скорее напоминал колонну в синей униформе.
— Если вы будете всех пропускать, мы отсюда никогда не уйдем, — сказал я немцу.
Он пожал плечами. Похоже, в Индии он был недавно. Мы прождали еще пару минут, после чего пришел какой-то индиец с женой и встал перед нами. Немец поглядел на меня, и я похлопал новоприбывшего по плечу.
— Тут очередь, — сообщил я ему. — Встаньте в нее.
Разумеется, он меня проигнорировал. Я поменялся с немцем местами — собственно, я тоже влез вперед.
— Тут очередь, — повторил я. — Вы пришли позже нас, так что встаньте в очередь. За мной и вот за этим человеком, и за теми людьми, которые стоят сзади нас.
Он улыбнулся и покачал головой. Охранник стоял с отсутствующим видом. Его работа заключалась в том, чтобы быть охранником и стоять тут в синей униформе. Дальше этого его служебный долг не простирался.
— Вы сейчас пойдете в конец очереди, — сказал я этому индийскому джентльмену, который не только встал вперед, но и уже держал наготове банковскую карточку. — Карточку можете убрать. Ваша очередь еще не подошла.
— Но я спешу, сэр.
— Мы все спешим.
— Я спешу, сэр. Я буду быстро.
— Тут все спешат. И все будут быстро. Никто не будет быстро, если мы не будем соблюдать очередь.
Он все еще стоял передо мной. Я протолкнулся вперед и встал рядом с ним. Я уже закипал, он же был совершенно спокоен и улыбался. С некоторым усилием я соорудил у себя на лице подобие улыбки.
— Но я спешу, сэр.
— Тут все спешат, сэр. Вы не пройдете к банкомату раньше меня.
— Я прошу вас, сэр.
— Сэр, ваша просьба не будет удовлетворена. Поэтому вам придется вернуться назад, в очередь.
— Но я прошу вас, сэр.
— И в удовлетворении просьбы вам категорически отказано.
В других обстоятельствах это могло бы показаться пустой тратой времени, но я пробыл в Индии уже достаточно долго, чтобы убедиться: повторять одно и то же здесь нужно до бесконечности. Тот факт, что вы сделали некое утверждение, вовсе не означает, что его не придется сделать еще десять раз. Впрочем, его формулировку можно было расширять и варьировать.
— Более того, ваша просьба не может быть удовлетворена, — сказал я. — Никогда. Вы меня понимаете?
Нет, в каком-то смысле он не понимал. Идея абсолютного отказа без возможности сделать исключение ввиду особых обстоятельств не укладывалась у него в голове. Он продолжал стоять, где стоял. Мы были с ним на одной линии. Физически он не был в очереди передо мной, а я — перед ним, но психологически я добился серьезного преимущества. Ни этикет, ни принципы организации очереди моего соперника явно не интересовали. Он просто хотел поскорее воспользоваться банкоматом. Только и всего. Что до меня, то на кону стояло мое место в очереди — а также продолжение существования самой ее идеи. Ничто в жизни не было для меня сейчас так важно, как не пропустить этого субъекта вперед. Я обрел дело, ради которого мог умереть. Или убить.
— Сэр, — сказал я. — Посмотрите мне в глаза.
Я снял очки.
— Посмотрите мне в глаза и послушайте.
Я понятия не имел, как выглядят мои глаза. Я надеялся, что через их голубые зрачки на него взирает разгневанная личность, наделенная несгибаемой волей и безжалостной целеустремленностью. Особого значения это, впрочем, не имело, так как любитель влезть без очереди в них не смотрел. Он смотрел на дверь банкомата и по-прежнему улыбался. Моя собственная улыбка превратилась к тому времени в оскал посмертной маски, в гримасу подавленной британской ярости, взращенной десятилетиями дождливых июлей, испорченных пикников, отмененных поездов и промазанных пенальти.
— Вы не войдете в этот банк передо мной. Единственный способ войти в него вперед меня — это переступить через мое безжизненное тело. Вам это ясно?
Час «икс» пробил. Упитанная, закутанная в сари дама, стоявшая перед нами, как раз появилась в дверях банкомата. Не успела она переступить порог, как мой соперник сделал попытку просочиться внутрь. Однако я оттер его плечом и вошел первым. Когда он попробовал войти вслед за мной, я захлопнул дверь у него перед носом. Я победил. Ликуя и все еще на взводе, я вскинул к небу кулак, как человек, который отстоял свою позицию и добился своего.
Я набрал пин-код. Руки у меня дрожали, и, возможно, поэтому машина его отвергла. Скорее всего я просто ошибся. Я снова ввел цифры, медленно, тщательно, вдумчиво. Банк второй раз отказался обслуживать мою карту. И третий.
Все, что происходит в Индии, — это парабола, даже если смысл этой параболы неясен. В это мгновение я понял, что такой вещи, как пиррова победа не существует — есть только пирровы поражения.
Итак, я вышел наружу с пустыми руками, без денег. Индиец, пытавшийся проскочить передо мной, прошел следующим, все такой же безмятежный, ни в чем не раскаивающийся и не держащий ни на кого зла. Его жена осталась снаружи. Как и немец, который снова был не первым в очереди. Между ним и дверью успел втереться кто-то еще.
— Жалкая арийская тряпка! — прошипел я ему, прежде чем зашагать прочь.
Я поехал обратно в отель на велорикше. Пока мы, дюйм за дюймом, продирались через пробки, я с удивлением обнаружил, что вся эта история каким-то образом вернула мне хорошее расположение духа. Припомнив шокированное выражение лица и так уже порядком натерпевшегося немца, когда он услыхал мои последние слова, я рассмеялся в голос. Но то, как этот индиец, стремившийся пройти вне очереди, с улыбкой гнул свою линию, даже не пытаясь делать вид, что им движет что-то кроме собственного желания поскорее добраться до денег (к чести его, следует отметить, что он и не думал выдавать его за право), поистине восхищало. Стоило взглянуть на ситуацию под другим углом, и все, что тебя в Индии злило и нервировало, могло в мгновение ока стать источником удовольствия и уроком на будущее. Я вдруг понял, почему в раздражении, преследовавшем меня последние недели, было что-то странно знакомое и даже приятное: именно так я обычно чувствовал себя в Лондоне; то был заданный тон жизни, в которой тлеющая искорка раздражения, досады и поездок на метро в час пик была даже не подлежащей обсуждению нормой.
