12
После войны я открыл архитектурную мастерскую, спроектировал десятки домов, которые построили на руинах, оставленных бомбардировками союзников, и правительство пожаловало мне итальянское гражданство в благодарность за заслуги во время немецкой оккупации. Как и предсказывал Юнио, подписанный Кессельрингом ордер на арест открыл передо мной множество дверей. Чертежи немецких оборонных сооружений обнаружились среди документов, изъятых в штаб-квартире гестапо на виа Тассо, и теперь их вместе со многими другими «памятниками» времен войны хотят показать на какой-то выставке, посвященной «оружию движения Сопротивления».
С Монтсе все вышло еще интереснее. Ее имя появилось в прессе, говорилось, что ее боевая кличка — Либерти. В парикмахерской и продуктовом магазине с ней обращались как с народной героиней. Сразу же по окончании войны она вступила в Коммунистическую партию Италии, ей, как и мне, предоставили итальянское гражданство, и она стала работать библиотекарем.
18 сентября 1944 года состоялся суд над questore[73]Пьетро Карузо: его обвиняли в том, что он передал пятьдесят заключенных из тюрьмы Реджина-Коэли Капплеру, чтобы пополнить ими список казненных в Ардеатинских рвах. Охваченная яростью толпа ворвалась в зал заседаний, требуя мщения, но, поскольку Карузо еще не привели, они накинулись на Донато Карету, начальника тюрьмы Реджина-Коэли во время оккупации и главного свидетеля обвинения: его забили до смерти. Через два дня Карузо приговорили к расстрелу; приговор был приведен в исполнение на следующий день в форте Баветта.
20 апреля 1945 года Муссолини распустил свое марионеточное правительство и попытался бежать в Швецию. Через неделю в Массо его захватили партизаны и на следующий день расстреляли в Джулино-ди-Меццегра. Несколько часов спустя под улюлюканье толпы его тело и труп его любовницы, Клары Петаччи, повесили вниз головой на фонарных столбах на пьяцца Лоретто в Милане.
Гитлер принял решение покончить с собой в берлинском бункере, велев кремировать тело. Он видел фотографии Муссолини, висевшего на столбе, как коровья туша, и его приводила в ужас вероятность такого же конца.
В тот момент, когда Гитлер сводил счеты с жизнью, полковник Уильям Хорн входил в бронированную комнату в Нюрнберге, где нацисты оставили на хранение сокровища Габсбургов, чтобы забрать Священное Копье Лонгина и объявить его собственностью Соединенных Штатов Америки.
4 июня 1945 года, в первую годовщину освобождения Рима, Пьетро Коха судили за преступления против итальянского народа. Его признали виновным и приговорили к смерти. За несколько часов до расстрела с четками на голове, которые прислал ему папа Пий XII, — он не хотел прикасаться к ним руками, потому что они были испачканы кровью его жертв, — он покаялся перед Господом в своих грехах.
— Родина проклинает меня, и правильно; суд отправил меня на смерть и поступил верно; папа простил меня и сделал еще лучше. Если бы я всегда следовал его примеру — примеру прощения и доброты, вы не находились бы здесь, теряя время, и я не стоял бы здесь, ожидая смерти, — сказал он перед казнью.
В ноябре 1946 года в Риме состоялся процесс над генералами Эберхардом фон Макензеном и Куртом Мельцером, но их судил не итальянский трибунал, а британский, поскольку на них как на военнопленных распространялись международные правовые нормы. Обоих приговорили к расстрелу. Однако приговор так и не привели в исполнение.
Следующим на скамью подсудимых попал фельдмаршал Кессельринг — его, как и его предшественников, приговорили к смерти. Но потом приговор смягчили, и недавно он вышел на свободу. Это решение вызвало многочисленные демонстрации протеста.
Герберта Капплера судил итальянский трибунал в мае 1948 года. Его признали виновным в массовом убийстве в Ардеатинских рвах и приговорили к ergastolo[74], максимальному наказанию по новой итальянской Конституции. В настоящее время он отбывает наказание в тюрьме Гаэты.
Что касается Ойгена Доллманна, он после ареста признался, что во время войны был шпионом Управления Стратегических Служб США[75], и в 1949 году опубликовал книгу «Рим при нацистах» в миланском издательстве «Лонганези». Я ее еще не читал. После всего случившегося что мог сообщить Доллманн, чего я сам не знал?
Понемногу стали затягиваться полученные в войну раны. Город возвращался к своей былой торжествующей жизнерадостности, римляне постепенно преодолевали тягостное уныние и начинали смотреть в будущее. Именно тогда возродился прежний проект ЭУР, и я активно в нем участвую.
В марте 1950 года Монтсе поехала на конгресс по библиотечной каталогизации, состоявшийся в городе Комо. Разумеется, в программу поездки входило посещения так называемого треугольника Ларио, образованного собственно Комо и соседними поселениями — Лекко и Белладжо. Побродив по возвышающимся над озером улицам этого маленького городка, группа библиотекарей отправилась выпить чего-нибудь прохладительного на террасе отеля «Сербеллони». И там, за столиком с видом на озеро, Монтсе узнала Юнио.
По возвращении она рассказала мне, что он очень изменился. На нем был элегантный костюм принца Уэльского, он поправился, на макушке наметилась лысина. Он попросил называть себя господином Варбургом — кажется, это фамилия его матери. Он сказал, что живет в Лугано, в Швейцарии, и занимается продажей недвижимости. Он говорил, что часто вспоминает обо мне, потому что не хватает архитекторов, чтобы заново отстроить города Германии и других стран Европы; он не исключал возможности того, что когда-нибудь мы с ним будем работать вместе. Юнио казался воплощением благополучия — он как будто одаривал весь мир торжествующей улыбкой. Однако посреди разговора он вдруг сделал необычное замечание:
— Несмотря ни на что, моей жизни угрожает серьезная опасность.
И когда Монтсе спросила его, что он имеет в виду, он ответил:
— Если я расскажу тебе, ты тоже подвергнешься риску. Хотя, возможно, ваша помощь понадобится позже, когда я уже умру. Тогда мое место придется занять тебе. Больше некому.
День выдался солнечный — погода была идеальной для того времени года, а красота пейзажа — ни с чем не сравнимой, так что Монтсе подумала, что Юнио шутит, пытаясь воскресить прежние времена. Кроме того, за ним даже не числилось никаких долгов перед итальянским правосудием, которые могли бы его беспокоить. Благодаря своим связям он не сел на скамью подсудимых (итальянское правосудие таинственным образом оказалось неспособно восстановить маршрут его передвижений и тем более предъявить доказательства, достаточные для того, чтобы в чем-либо его обвинить), хотя взамен ему пришлось скрываться, он лишился родины. А сейчас он мог позволить себе жизнь без особых потрясений.
— То, о чем ты говоришь, давно осталось в прошлом, Юнио, — сказала Монтсе.
