Рыцарь глядел на викингов внимательно и настороженно. Будто все время ожидал подвоха.
Модольв тоже чувствовал себя скованно. Боялся слежки, не иначе.
«Правильно боишься, мразь… Вот расскажу Хродгейру, а он пускай конунгу передаст, как ты за его спиной с чужаками сговариваешься».
– Я рад, что мы встретились наконец, храбрый варвар… – проговорил рыцарь низким голосом. Слова урманской речи он выговаривал с трудом, сильно искажая их.
«Странное дело, – подумал Вратко. – У саксов и норвежцев похожий язык. Настолько похожий, что они могут запросто без толмача беседовать. А этот говорит как…»
Новгородец задумался: кого же напоминает выговор похожего на сакса воина? И чуть не хлопнул себя по лбу! Точно! Монах Бернар! У того язык казался больше приспособленным для латыни, чем для северной речи. Вот и у этого то же самое. Южанин?
Модольв хмыкнул в ответ на «храброго варвара». Но ответил учтиво:
– Неужто передо мной Эдгар Эдвардссон,[83]прибывший издалека? Я рад видеть столь прославленного воина и знатного мужа.
– Да, это я, – с достоинством склонил чело рыцарь. – И в самом деле, я прибыл издалека. Прибыл, чтобы справедливость наконец-то восторжествовала.
– Восстанавливать справедливость – благое дело, – согласился Кетильсон.
– И богоугодное! – подхватил рыцарь. – Ибо что есть царство Божье, как не воцарение всеобщей справедливости? Господь наш, Иисус Христос, – он размашисто перекрестился, – оказывает всяческую поддержку взыскующим правды.
– Может быть… Очень может быть. Но до сих пор я больше надеялся на свой меч, а не на молитвы.
– Поверь, храбрый варвар, молитвы иногда приносят не меньше пользы, чем хладное железо. Знал бы ты, свидетелем каких чудес мне довелось быть!
– Думаю, у нас будет время поговорить об этом. – Модольв дернул щекой. Видно, не нравилось хевдингу, что рыцарь кличет его варваром. Вратко знал, что люди, некогда населявшие окрестности Рима, называли так дикарей, терзавших рубежи их империи. Многие ныне живущие латиняне продолжали звать так народы, не слишком ревностно следующие учению Римской церкви. – А нынче я хочу передать тебе, Эдгар Эдвардссон, поклон от святого отца. От Бертрана.
– Я рад слышать это. В добром ли здравии отец Бертран?
– Что сделается с тем, кому помогает Иисус Христос? Здоровье его позволило выдержать переход с Оркнейских островов. И дух его крепок, но омрачен. Омрачен победами конунга Норвегии.
– Эдвин и Моркар получили по заслугам. Вчерашняя победа норвежцев подорвала могущество Гарольда-клятвопреступника.
– Я что-то не пойму, Эдгар Эдвардссон. Тебе какая выгода от побед Харальда?
– Мне? – зло усмехнулся рыцарь. – Хочешь, я расскажу тебе притчу, храбрый варвар?
– Время ли сейчас для досужей болтовни?
– Для мудрых речей есть время всегда.
– Ну, как хочешь.
Модольв пожал плечами. Скривился. Ну, не любил Белоголовый разговоры, и все тут! А рыжий Скафти и вовсе отвернулся, зевая напоказ. Он уж точно терпел рыцаря только из уважения к своему вождю.
– Тогда слушай, храбрый варвар. Молодость я провел в Венгрии… Есть такая земля за Моравией и Штирией, между Дунаем и Дравой. Народ там воинственный и дикий, не уступят свирепым русам и отважным полякам. Сами себя они называют мадьярами. Говорят, их предки – кочевники‑угры – пришли следом за великим королями древности Атли и Ермунрекком.[84]Пришли и поселились в этих краях, среди горных долин и озер. Но сейчас все они – добрые христиане. С той поры, как король Иштван Святой[85]взошел на престол, мадьяры почитают Иисуса Христа, а служат в венгерских церквях епископы, благословленные Папой Римским.
– Это все хорошо, но… – нахмурился Модольв.
– Я понимаю твое нетерпение, храбрый варвар. Постараюсь быть кратким. С юных лет я жил среди мадьяр, перенимал их обычаи и развлечения, их воинское искусство и мастерство верховой езды. Любимое занятие тамошних королей – охота. Раз мы травили оленей осенью в горах Баконь. У меня захромал конь… Подкова оторвалась некстати. Я отстал от своры, отстал от остальных охотников. Нет, не заблудился…
Норвежец переступил с ноги на ногу, выказывая нетерпение. Скафти зевнул, а Эйрик поднял хворостинку и, расщепив ее ногтем, принялся ковыряться в зубах. Вратко дивился, зная этих викингов и их вздорный норов: что заставляет урманов беспрекословно выслушивать болтовню заезжего рыцаря? Объяснения, понятного и доступного, пока не находилось.
Гнедой жеребец, словно уловив настрой людей, заржал и дернул головой, едва не подняв в воздух хмурого слугу, чье лицо украшала крупная бородавка на длинном носу. Рыцарь Эдгар недовольно оглянулся. Под его взглядом конь скосил глаз и присмирел. Слуга тотчас же что-то зашептал ему в ухо, успокаивая.
– Я не заблудился, – продолжал рыцарь. – Но охота в тот день для меня закончилась. Поклявшись проучить как следует нерадивого коваля, я отправился домой. И, проезжая через бучину,[86]увидел бой двух оленей. Ты знаешь, храбрый варвар, что в эту пору года олени-рогачи дерутся меж собой за самок. Тот, кто оказывается сильнее других, становится вожаком самого большого стада.
– Я слышал об этом, – коротко кивнул Модольв.
– Не сомневаюсь. Два оленя дрались на поляне среди деревьев. Они так увлеклись боем, что не видели ничего вокруг, а ведь я подобрался к ним довольно близко. Это были крупные, сильные быки. Каждый весил фунтов восемьсот. И рога у них были ветвистые, крепкие, острые. Они били друг друга с такой силой, что эхо гуляло по холмам. Много раз они сшибались рогами, и никто не мог взять верх – слишком равны были силы…
Вратко поневоле заслушался. Что-что, а красиво говорить рыцарь умел. Ему бы сказки сочинять, а не мечом махать.
– Они много раз бились, но ни один не мог победить. Наконец олени столкнулись с такой силой, что рога сцепились с рогами. Так бывает…
– Верно. Бывает, – согласился хевдинг.
«Очень даже может быть», – подумал Вратко.
– И тогда они стали беспомощны, как слепые щенки. Топтались по поляне туда-сюда… А я подошел к ним и перерезал глотки одному и второму.
