Здесь ничего не напоминало о недавней битве. Тишина, покой, яблоневые сады вокруг деревушки в несколько десятков домиков. Жители поселка – Хродгейр назвал его Стэмфордабрюгьер, что означало по-урмански: Стэмфордский мост – выглядели растерянными и напуганными одновременно. Едва ли кто-то из ныне живущих застал датские набеги на побережье Англии, но память о жадности и жестокости морских разбойников, приплывающих на драконоголовых кораблях под полосатыми парусами, еще жила в народе. И все же селяне не разбежались в лес, хотя и могли – до опушки дубравы было не больше полутысячи шагов. Хозяйство бросать никому не хотелось. Все-таки осень, урожай собирать надо…
Норвежские ярлы приказали воинам не прикасаться в Стэмфордабрюгьере ни к кому и ни к чему. Если кто-то захочет хлеба, баранины или душистых яблок, менять на воинскую добычу или серебро. Ведь конунг Харальд явился не грабить, а восстановить справедливость, попранную Гарольдом Годвинссоном. Чумазые жители деревни такие же его подданные, как и бесстрашные викинги, как и горожане Йорвика, которые, к сожалению, пока не осознали своей выгоды.
Урманы не протестовали. Они хорошо понимали замысел предводителя. Да и в грабеже нищей деревушки не видели никакого смысла. Что там можно взять? По пригоршне ячменя на брата? По два-три яблока? Тьфу…
Впереди их ждала вся Англия: Мерсия, Уэссекс, Кент, Суссекс. Линкольн и Ноттингем, Бедфорд и Лестер, Глостер и Рединг, Экстер и Саутгемптон. И, наконец, сам Лондон.
Викинги разводили костры, грели воду.
Командиры подумывали, чтобы отправить раненых на корабли. Где-то полсотни человек не могли идти самостоятельно. Для них следовало изготовить носилки, а потом отрядить сопровождающих – мало ли кто встретится по дороге? Нельзя совсем уж забывать о разбитых саксах. Кто-то из них может бродить по округе и захочет отомстить.
Из дружины Хродгейра погибли пятеро. Десяток получили ранения – кто легче, кто тяжелее. Хрольву досталось сильнее прочих. Меч хускарла распорол ему бедро почти до кости. Края раны воспалились, и Гуннар вполголоса сказал Черному Скальду, что не знает способа спасти товарища. Осталось только молиться. Хоть Белому Богу, хоть Одину с Тором. Может, кто-то и поможет, выведет заразу из раны.
А пока решили багровые, горячие края прижечь. Если не облегчит страдания, то хуже не сделает. Суждено Хрольву погибнуть от огневицы, раскаленное железо покажется сущей ерундой.
Подивившись невозмутимости викингов, совершенно спокойно рассуждающих о неизбежной, на их взгляд, гибели товарища, Вратко подхватил кожаное ведерко и отправился к реке. Парню очень хотелось быть полезным. Если уж в бою от него проку мало, то хоть на отдыхе помочь.
Словен рассудил, что, если подняться выше по течению, можно зачерпнуть чистой воды. Ни для кого не тайна, если большое войско стоит у водоема (да и не обязательно войско, может быть, просто богатый купеческий обоз), то слишком быстро вода становится непригодной для питья. Кто взбалтывает, умываясь, кто котелок помоет и тут же выплеснет остатки каши, а кто и помочится прямо с берега. А чего стесняться? Чай не в собственный колодец, в который пословица плевать не велит.
За пределами лагеря, куда не долетали шум и гам, властвовала тишина. Нет, полной тишиной ее не назвал бы никто. Щебетали пичуги, плескала о берег легкая волна, шумел под ударами ветра камыш. Вратко еще подивился, что на слух отличает здешнюю тишину от родной, новгородской. Не те птицы, что ли? Или, может, слух тут ни при чем, а запахи другие? Или камыш шумит по-иному?
Рассуждая таким образом, он искал место, чтобы спуститься к воде. Но берег везде был топкий, и по всему выходило: придется замочить сапоги.
Вдруг в близком уже лесу заржала лошадь.
Вратко рухнул ничком, прячась в траву.
Распластавшись на животе и уже чувствуя, как намокает рубаха, парень понял, что звериное чутье, невесть каким образом пробудившееся в миг опасности, спасло его прежде, чем разум осознал беду. У норвежцев коней не было. Вернее, был, но один – могучий, вороной красавец с белыми чулками до середины пясти и белой проточиной на лбу. Его везли, окружив заботой и почетом, словно пользующегося гостеприимством короля соседней державы. Харальд Суровый желал въехать на нем в Лондон. Но вряд ли Вратко слышал его голос – жеребец остался около кораблей.
Значит, это чужие.
Английские рыцари скакали в бой верхом. Возможно, это кто-то из них?
Первым побуждением новгородца было: развернуться и дать деру, а уж в лагере подробно растолковать Хродгейру, где и когда он, Вратко, повстречал лазутчиков. Или не лазутчиков, а отставших от бежавшей армии Моркара? Какая разница? Все равно враги.
Он уже начал потихоньку отползать, стараясь не высовываться без особой нужды, но вдруг подумал: «Что, если это не саксы? Точнее, конечно, саксы, но ведь не обязательно – враги». В Кливленде местные таны примчались с изъявлением покорности и дружбы через день после сожжения Скардаборга. Что может остановить их порыв под Йорком? А вдруг это поселянин возвращался с мельницы – кто его знает, где у них тут мельница? Вот тогда-то позора не оберешься. Засмеют. Не лучше ли вначале самому посмотреть?
Вратко не сомневался, что сможет подкрасться незамеченным к любому человеку, если тот не настороже. Не труднее, чем подкрадываться к рябчику.
И парень пополз не в ту сторону, куда собирался сперва, а в противоположном направлении – к лесу. Шагов через двадцать он уже успел пожалеть, что вздумал изображать из себя разведчика. Трава, хоть и пожухла к осени, но с радостью отдавала зелень беленому полотну. Жаль новой рубахи. Но и отступать уже поздно – все равно изгваздался дальше некуда, что теперь беречь?
Вот и подлесок.
Конь ржанул еще раз. Гораздо ближе.
Вратко осторожно приподнял голову – ну-ка, кто там такой?
И едва не вскрикнул в голос. Хорошо, что осипшее горло подвело, а потом парень зажал рот ладонью, чтобы, не приведи бог, не выдать себя.
Посреди прогалины, отделенной от реки плотными зарослями ивняка, стоял хевдинг Модольв Кетильсон. Без шлема и щита, но в кольчуге и с мечом у бедра. Спутать Белоголового с кем-то другим не смог бы и слепец. Все те же волосы, собранные в конский хвост на затылке, длинные усы, достигавшие ключиц, светлая борода и ровная черточка шрама на левой щеке. За его спиной застыли рыжий, мохнатый, как лесной хозяин, Скафти и худощавый Эйрик. У верзилы рукоять длинного меча торчала по-над правым плечом, а Эйрик обмотал голову холстиной, сквозь которую проступало бурое пятно – видно, не повезло во вчерашней битве.
Но гораздо больше, чем враждебно настроенные урманы, удивил Вратко их собеседник.
Скрестив руки на груди, перед Модольвом замер сакс из благородных. Наверняка рыцарь. Темные волосы его украшала щедрая проседь, густые брови срослись над переносьем, а бородка, обрамлявшая продолговатое лицо снизу, была ровно подстрижена. Поверх длинной кольчуги-хауберка сакс надел яркую, не сшитую по бокам накидку – желтую с вышитым красной нитью гербом, изображавшим хвостатого зверя: кажется, вставшую на задние лапы собаку. Позади рыцаря стояли слуги. Один держал под уздцы двух коней: хозяйского гнедого красавца, скалящего зубы, и своего – поплоше и поспокойнее. Второму челядинцу тоже достались два коня. Один – его, а второй – навьюченный рыцарским снаряжением: щитом, шлемом, копьем, мечом… Кажется, из-за седла еще торчала и рукоятка боевого топора.
