— Спокойная улица, — сказал я.
Зверь включил кофейный автомат. Я постелил ему на диване. Мы долго сидели, молчали и читали газеты. Наконец Зверь поднялся, потянулся и спросил:
— Что будет дальше?
Я помотал головой:
— Не знаю. Но когда будет, мы это заметим.
Легли мы в полночь.
Я спал как убитый, пока Зверь не вошел в мою комнату, держа в руках обрезанный дробовик. Он сделал знак молчать. В переулке раздавались какие-то звуки.
Мы стояли друг подле друга, раскрыв рты, чтобы дышать неслышно.
— Да это кто-то просто блюет, — прошептал я.
Было почти полвторого, и я был прав.
Часом позже на лестнице послышались тяжелые шаги.
Мы оба за секунду оказались на ногах, встали возле двери, прислушиваясь. Шаркающие шаги — мимо двери, на следующий этаж.
— Это Фредди, — сказал я. — Музыкант. С работы пришел.
Немного погодя мы стояли у холодильника, держа в руках по стакану молока. И тут зазвонил телефон. Было без двадцати три.
Зверь снял трубку и передал ее мне.
— Алло, — не торопясь сказал я.
— Здорово, — сказал Тарн.
Сперва я выругался. Потом сказал: ну? Тарн загоготал.
— Слушай, я тут лежал и думал. — Голос у Тарна был трезвый, трезвый и бодрый.
— Ну? — повторил я.
— Скажи, кто перевозит самые крупные ценности?
Я этого не знал.
— Государственный банк, — сказал Тарн. — Например, с Монетного двора в город. Это единственные перевозки, на которые государство бросает полицейскую охрану. Потом почта — она нанимает полицейских для некоторых, самых своих больших, транспортов. Так что... эти машины неинтересны.
— Ну? — сказал я.
— Ты помнишь, что девица в каталке говорила об ипподроме?
Я подтвердил.
Он обрадованно продолжал:
— Ипподром «Сульвалла» может быть местом, откуда идут такие транспорты, если выбрать день с большим тотализатором. Но... знаешь, что бы я предсказал?
— Ну? — сказал я.
— Валютный фургон, — сдержанно сказал Тарн.
— Валютный фургон, — механически отозвался я.
Он дал мне время подумать. Но я думал совсем не о том.
— Тарн, сейчас почти три часа ночи, а ты звонишь, чтобы лепетать что-то о валютном фургоне. Мы не можем обсудить это завтра, на работе или еще где?
Он довольно фыркнул.
— Валютные фургоны ходят раз в неделю между аэропортом Арланда и площадью Сергель.[58]В одном фургоне может быть до тридцати миллионов крон в валюте и ценных бумагах.
Я обхватил трубку обеими руками.
— Продолжай.
Тарн довольно загоготал.
— Мое тебе предложение: подремли еще чуток. Но чтоб ты был у въезда в аэропорт до шести утра. И — жди! Жди у карусели — той, что на шоссе. Да... еще одно. Машина ничем не отличается от других. На ней не будет надписей — ни «Секуритас», ни «Сэта», ни чего-либо еще. Так что не ошибись.
— Не ошибусь, — сказал я. — О'кей.
Я услышал, что он снова фыркнул.
— Ты уверен, что не спишь?
— Ни в одном глазу, Тарн, ни в одном глазу!
— Да, алло, подумай, а вдруг это не Тарнандер звонил! — Он зашелся в хохоте. — Вдруг это был Боссе Парневик![59]
Снова среда
Only action counts.[60]
Стив Маккуин[61]в интервью для «Уолл-стрит джорнэл».
18
Утро было пронизывающе-холодное. Солнце с трудом выбиралось из черных облаков. Тротуары были мокрые после ночного дождя. Фургон Зверя отказывался заводиться.
Мы завели его, толкая сзади, руки срывались с влажного корпуса, а ноги скользили на мокром асфальте.
Автобус долго дергался на трех цилиндрах, зло фыркая бензином. Зверь вскочил в кабину, скорчился за рулем и издал приказ: забираем мой лихой «пежо» в Тенста. За преступниками не угонишься на автобусе, которому нужны костыли.
Было еще рано. Вокруг мусоровозов орали чайки. Разносчики газет бросали свои машины где попало, забегая в очередной подъезд. Красные линейные автобусы проносились по пустым улицам, как снаряды.
Я сидел, держа в руках «Утреннюю газету», и щурился, отгоняя усталость.
Эдвин Мозес выиграл золотую медаль в Риме. Том Уэйтс выпустил новую пластинку. Все больше раскупается презервативов. «Вольво» котируется по 387 крон, «Утренняя газета» — по 168. Сидел молча и читал.
— Что происходит в мире?
Зверь наладил в автобусе вонючее тепло.
— С бюджетным дефицитом?.. — спросил я.
Зверь кивнул. Дефицит бюджета США — это был один из его любимых предметов. Он, аргентинец, задолжал загранице больше, чем когда-нибудь сможет заплатить, в то время как янки проживали прибыли, вывозимые из его страны.
— Ну, теперь Рейган справится с ним! — сказал я. — С бюджетным дефицитом.
Зверь живо обернулся ко мне:
— Как? Venga! Как?
— У него целый комитет этим занимается, — сказал я. — Комитет предлагает закон, чтоб все пиццы в США, которые делаются на настоящем сырье, получали знак качества. Тогда американцы будут покупать настоящие сырные пиццы, хотя и дороже, вместо тех, что им подсовывают подешевле, ну тех, что делают с помощью субсидий и не из настоящего сыра!
— Huevon!
Я помахал «Утренней газетой»:
— Это правда! Тут так написано! Американская казна может сэкономить двадцать шесть миллионов долларов в год, если на пиццах будет знак качества. Это рейганомика!
— А дефицит бюджета? — Зверь упорно добивался истины.
Я тщательно просмотрел газету.
— Двести сорок миллиардов долларов, как они считают.
Он ничего больше не сказал, пока мы не сменили машину в Тенста.
Было без двух минут шесть, когда я свернул с автострады и поехал к карусели у аэропорта Арланда.
— О'кей, — сказал я. — Что будем делать дальше?
