Ну, кто ж так демонстративно убивает ближнего своего? Со скотчем и почти что под камерами?
Да и с Рэмом проблема не решена. Кому-то на грунте очень нужен его труп.
Хорошо, если Берг разгонит грунтовых крыс, и неведомый убийца затаится. А если – нет?
Глава 34
Сержант по личному составу Валенштайн (на Севере таких называли капралами) прибыл на станцию следующим утром.
Астахов читал, что Армада Империи вышла своими корнями ещё из наземной армии Земли. Даже некоторые звания почти соответствовали. И до самой хаттской войны в привычной цепи: боец-сержант-капитан-генерал-адмирал – было множество переходных звеньев.
Часть званий сохранилась и сейчас, но они стали нефункциональными, наградными, вроде лейтенантов. Часть превратилась в наследственные, для привилегированных семей – контр-адмирал или рейд-лейтенант.
Только у алайцев и сейчас были в ходу все эти полузабытые полковники, майоры…
Теперь уже непонятно, какие функции они могли выполнять. В простой цепи низшего звена: боец-сержант-капитан – не было лишних звеньев.
Удобство командования обеспечивали стандартные схемы ведения боя, которые пакетом доводились до каждого бойца, мгновенно активировались у него на браслете.
Сержант видел на схеме маячки всех своих бойцов, капитан видел маячки всех своих групп.
Всё было просто и ясно. Это доказала хаттская война с её «паутиной» командования, когда приказы передавались практически моментально, одними номерами схем реагирования. Теперь так умели и люди.
У людей был только один «предел», которого не было у машин: в подчинении сержанта по личному составу могло находиться не более ста пятидесяти бойцов.
Наблюдать-то он мог и за большим числом, а вот вникнуть в жизнь каждого, понять, чем он дышит, уже не мог.
Потому на корабле обычно имелось несколько сержантов по личному составу и один старший сержант, занимающийся наймом и глядящий на своё хозяйство с высоты полномочий заместителя капитана.
Сержант Валенштайн даже не мечтал дослужиться до заместителя капитана. Он всю жизнь трудился винтиком в схеме боец – сержант, и это сказалось на нём даже внешне.
Валенштайн был лупоглаз, остронос, тонконог, а разговаривая, чуть наклонялся вперёд в показном усердии.
Когда он представился Марвину и «клюнул» глазами стол, Астахова осенило – вальдшнеп!
Он всего один раз уронил это прозвище в буфете, и даже поначалу забыл про него, но потом с удивлением услышал его сначала от техников, а потом от курсантов.
Вот так новоприбывший сержант превратился в Вальдшнепа.
Следом, однако, прибыл психотехник, и мастер-сержант эту шуструю птицу из виду упустил. А зря.
Психотехник был злом известным и проверенным. И пока Астахов и Марвин отпаивали его коньяком и убеждали, что все виновные давно признались, раскаялись и ознакомительной беседы будет достаточно, Вальдшнеп успел навести военный порядок во всём центральном коридоре.
На стенах были развешаны «Правила внутреннего распорядка». Курсанты ходили в туалет и в столовую строем. У входа в их каюту стоял назначенный Вальдшнепом дежурный. И даже постели заправлялись по команде…
Астахов был потрясён, что всё это Вальдшнеп успел сотворить примерно за два часа их с Марвином попустительства. Но отыгрывать назад было поздно.
Вальдшнеп для курсантов был «присланным начальством». А авторитет начальства в том и состоит, что если кто-то успел навалять дурака, остальным приходится соответствовать.
В спецоне люто ненавидели весь этот казарменный бред, но Вальдшнеп оказался армейским сержантом и порядок любил трепетно.
– Зато за драки курсантов теперь отвечает он, – ухмыльнулся Марвин, когда Астахов посетовал ему на новичка. – Вот пусть он с ними в следующий раз и смотрит кино про штрафбат.
Астахов представил чистенького подтянутого Валенштайна, наклоняющего клювик к голопроекции колоритной горы трупов, и без стеснения заржал.
– Да и ты теперь и в столовую за ними не обязан таскаться. Пусть он рулит. Пошли в буфет, там пожрёшь! – объявил Марвин.
Астахов кивнул. Он хотел обращаться с курсантами по-людски, но кто виноват, что не вышло? Не они ли сами?
Или нельзя с мальчишек спрашивать то, чего они просто не могут пока понимать? Про то же планирование последствий?
Это следовало обсудить, и он пошёл за Марвином в буфет, где можно было купить горячие бутерброды, кофе и не изображать из себя идиота, любящего армейскую стряпню.
* * *
Рэм проспал в капсуле интенсивной терапии трое суток – стандартная медицинская процедура.
За это время жизнь на станции вошла в нормальную колею.
Утром четвёртого дня медик тщательно осмотрел Рэма, в обед отпустил, послав в общую сеть предписание: не нагружать восемь дней рёбра, куда был введён костный гель – своеобразный внутренний «гипс».
Нарушителей дисциплины – Макса, Лудди и Джея – выпустили из карцера ещё утром.
Когда Рэм вошёл в столовую, они старательно отводили глаза. Не знали, чего от него ждать.
Рэм уже слышал от медика, что Рай погиб. Оступился и ударился головой. Несчастный случай.
Но ему тоже было неловко, словно он был немного виноват в этой смерти.
Положение спас Валенштайн. Сержант подскочил к Рэму и начал излагать ему правила внутреннего распорядка, требуя стоять, как положено курсанту, отвечать, как положено курсанту, смотреть куда надо и прочий уставной бред.
И Рэма отпустило. Общее сумасшествие всегда подавляет личное. Загоняет его в какую-нибудь дальнюю щель.
Разве что во сне да в личных багах вылазит потом так и не понятая вина. А внешне её и не разглядишь.
Рэм кивнул, как от него требовали: подбородок вперёд и вниз. Сел на указанное Валенштайном место.
– Это Вальдшнеп, – прошипел Лудди, сидевший напротив. – Его нас воспитывать из ставки прислали.
Только Хэд знает, как и почему кличка, небрежно брошенная Астаховым, была моментально принята на вооружение курсантами.
Рэм кивнул.
– А Рая убили, – продолжал Лудди, воодушевлённый вниманием бывшего врага. – Он не просто башкой ударился! Его придушили! Джей говорит…
– Разговорчики! – так и подскочил Вальдшнеп, уныло жевавший салат во главе самого ближнего к раздаточному окну стола.
– А кто убил? – прошептал Рэм.
– Мы думали – ты знаешь. – Лудди, пониже склонился над тарелкой, чтобы не заметно было, что он болтает, а не ест. – А не врёшь?
Рэм помотал головой.
– Я в капсуле три дня пролежал. Во сне.
