по морде того барыги. Я не ощущаю привкуса удовлетворения от выигрыша.
Я развалился на старом скрипучем диване в темноте, уставившись глазами в потолок и просто хлещу бухло. А по моей голове, как отбойными молотками, стучат слова этой девчонки.
«Ты никому не нужен, Тимур Горин…»
— Да прям там… никому, — зло усмехаюсь себе под нос и просто присасываюсь к бутылке пива.
Дешёвое пойло ощутимо заполняет мой пустой желудок. Он аж сжимается и громко урчит. Надо бы пожрать, но бич-пакет так и стоит на столе. С каждым глотком меня всё сильнее размазывает по дивану. С момента, как Аня ушла, я лениво глотаю пиво.
Бутылка опустошается наполовину через несколько секунд. Ставлю её на пол и утыкаюсь взглядом в потолок, на котором движется тень от веток деревьев за окном.
«Никому», — монотонно повторяется и повторяется голосом Ани в моей башке. Он словно идеально заточенный нож всё полосует и полосует меня изнутри.
Моё дыхание учащается, потому что лёгкие будто бы не кислородом заполняются, а её словами:
«...никому...»
«...никому...»
Правильная белобрысая девчонка... И её правильность — это отрава. Её желание помочь — хуже равнодушия.
Даже сейчас в моём подсознании Аня раз за разом тычет в меня пальцем, называет мудаком, кривит лицо и губы, но, твою мать, взгляд её всё равно полон боли. Чистой и слишком искренней.
Я фыркаю, вспоминая, как она разоралась на меня. Чуть ли не ногами топала. Не понравилось ей, как с ней разговариваю? А мне нравится, как она разговаривает со мной?
Как с маленьким: нянчится, указывает. Мне? Указывает?
Я сжимаю пальцы в кулак, вдавливаю их в ладонь так, что жилы на моих руках колом становятся. И челюсть моя стискивается до того, что слышу у себя в ушах, как зубы трутся друг о друга.
Кто мне эта Аня, чтобы тыкать в меня пальцем? Кто она мне, чтобы сейчас её голос сверлил меня изнутри?
Моё накачанное хмелем тело резко напрягается. И я так же резко принимаю вертикальное положение, вскакивая с дивана. Перед глазами тут же всё становится в хоровод: тени, свет, очертания мебели на этой чёртовой вёранде. Слышу глухой стук о пол. Кажется, на него шмякнулась недопитая бутылка пива.
— Мля… — произношу с шипением. Присаживаюсь на корточки и, пока всёпляшет перед глазами, шарю руками по полу. — Сука! — Перед диваном уже озеро из пива.
Поднимаюсь обратно на ноги, вытирая мокрые руки о джинсы. Вокруг всё равно ещё плывет, но я цепляюсь взглядом за стол. Я вижу цель. Я иду к цели.
Но эти несколько шагов до него выходят как приключение. Веранда почему-то накреняется, отшатнув меня в сторону. Ударяюсь обо что-то плечом. Ещё шаг — пространство делает кувырок, швыряя меня вперёд. Успеваю ухватиться руками за край стола. Кровь лавиной приливает к моей башке, а вместе с ней снова:
«Ты никому не нужен, Тимур Горин…»
С чего вдруг я должен слушать какую-то девчонку, которую жестоко травит сборище недоумков?
— Заткнись. Заткнись… — бормочу я, качая головой.
Хочу вытрясти из неё и эту белобрысую девчонку, и её голос. А он всё глубже просачивается в меня. Разъедает до трясучки в теле. Вскрывает то, что я не хочу понимать и принимать.
«…никому не нужен, Тимур Горин…»
И это решила какая-то Аня Просветова? Святость сия мира?
Пульс неожиданно разгоняется до бешеных ударов за один миг. И кровь в моих венах закипает, а перед глазами всё рассыпается на яркие вспышки.
Я хватаюсь за стол ещё крепче и через меня словно проходит взрывная волна. Один взмах руками, и по веранде разносится оглушающий грохот и звон разбивающегося стекла. Стол перевёрнут, из пакета рассыпались эти чертовы бабки, разлетевшись по веранде, а я дышу посреди неё как загнанный зверь.
Не помогает. Образ широко распахнутых карих глаз и носа в веснушках лишь становится ярче и чётче в моей голове. В нём слишком много чистоты. И я бешусь от этого. От этой правильности и неуёмной доброты.
И мне уже хочется разнести всё к чертям собачьим. Я не в ладах с собой. Злость в каждом атоме моего тела и клетке. Мне не избавиться от неё. Она слишком долго врастала в меня, становилась неотъемлемой частью моей долбаной жизни. Я привык так жить, прятать её глубоко в себе, пока не появилась эта девчонка.
— А кому нужна ты, Аня Просветова?! — ору, пока шатаюсь по грёбаной веранде, спотыкаясь, сбивая всё, что попадается мне на пути. — Я не просил тебя о помощи! Сама ты жалкая! Твоя помощь мне на хер не нужна! И жалость твоя тоже! А? Аня?! Слышишь, не нужна!
Ногой я задеваю бутылку, поскальзываюсь и лечу прямо на пол. Блять. Боль пронзает колени: я приземляюсь с размаха на них, но успеваю опереться на ладони. Так и замираю, стоя на четвереньках на полу.
Несколько мгновений провожу не двигаясь, а потом меня пробирает на смех. Вместе с разлетающейся от удара болью по телу, я понимаю. Что я там звиздел про жалость?
Это я ж, млять, жалок. Это я никому не нужен. Это у меня который день молчит телефон. Никто, сука, вообще никто не соизволил связаться со мной. Лишь один Дроныч сбросил сообщение с просьбой занять бабла. Я не появляюсь дома уже несколько дней, а моему папашке тупо плевать.
Это я сейчас сижу в раскорячку на холодном и грязном полу. Я, а не кто-то из моих «лучших» друзей. Это я здесь, а не одна из тех тёлок, что отсасывали мне прямо в тачке. В этом сарае на полу я, а не мой папаша.
Это я никому не нужен, а не Аня. Она права. Она помогает, я — растаптываю. Я только и умею, что уничтожать, бить кулаками и словами.
Только её звонки и сообщения сейчас в моём телефоне. Звонит и пишет мне та, кто, не зная обо мне ничего, какого-то грёбаного чёрта чувствует меня больше других. Она даже смотрит на меня не как все. Хочется, чтобы она не смотрела на меня своими карими глазищами так открыто. Это бесит. Это раздражает. Это заставляет скручиваться мои внутренности
