важной для сохранения европейского мира.
Первая реакция на Испанскую революцию
Когда на полуострове начались революционные волнения, ни восстание в колониях, ни конфликт с португальской Бразилией из-за Монтевидео так и не были разрешены[373]. По мере углубления кризиса русская дипломатия уделяла меньше внимания отношениям испанской монархии с колониями и больше – общей проблеме революции в Европе. В российских документах революция в Испании объяснялась тем, что правительству не хватало морального авторитета, а среди фанатиков и якобинцев сохранялся мятежный дух. В данном случае, как и всегда, российские дипломаты призывали обратиться к политическим реформам и принципам благого управления. В сознании императора Александра поддержка конституционной реформы, а иногда даже либеральных принципов, спокойно сосуществовала с принятием абсолютистской монархии[374]. Даже когда европейские государства в период Реставрации переживали бурные политические конфликты, пытаясь определить значение таких принципов, как конституционализм и права наций (или народов), император Александр придерживался взгляда на европейскую политику, основанного на строгой законности (соблюдении договоров) и христианской морали. По мнению российского монарха, призывы к либеральным реформам не предполагали принятия какой-либо конкретной идеологии или политической системы.
Через две недели после мятежа под руководством Рафаэля Риего поверенный в делах России в Мадриде граф М. Н. Булгари в письме министру иностранных дел Нессельроде упоминал беспримерную слабость испанского правительства и дерзость мятежников и их сторонников[375]. В отличие от хорошо организованных мятежных войск королевская армия была полностью деморализована, а монархия – ослаблена. В течение нескольких последующих недель Булгари все сильнее критиковал бездействие испанского правительства, молчание сторонников монархии и неспособность короля Фердинанда VII реализовать обещанные политические реформы[376]. Признавая сам факт свершившейся революции, Булгари в то же время продолжал утверждать, что Фердинанд еще мог спасти ситуацию и отвести угрозу от всей Европы, объявив народу о значимых реформах. Российский дипломат даже зашел так далеко, что призвал короля созвать кортесы и принять конституцию. Идея конституции, дарованной народу законным монархом, совпадала с общим направлением российской политики. 7 марта Фердинанд провозгласил конституцию 1812 года, по сообщениям, он сделал это вынужденно под угрозой насилия. По словам Булгари, король стал пленником в собственном дворце[377].
Если Европа наблюдала и ждала, то император Александр и Министерство иностранных дел по-прежнему верили, что великие державы, действуя сообща, смогут сохранить мир. Они также надеялись учредить чрезвычайные формы взаимодействия, чтобы в будущем союзные монархи могли быстро и эффективно реагировать на чрезвычайные ситуации[378]. После того как Фердинанд решил принять конституцию, стремление России к активным действиям с союзниками стало еще более настойчивым. В стремлении определить форму такого потенциального взаимодействия Нессельроде 3 (15) марта 1820 года направил письмо послу России в Лондоне графу Ливену с просьбой предоставить информацию о том, как британское правительство рассматривает последние события в Испании[379]. По мнению Нессельроде, поскольку дух мятежа активно проявлялся в разных формах, союзники должны были конфиденциально обсудить, как применить нравственную силу союза к революционной ситуации. Цитируя сообщение из Вены, министр выделил несколько ключевых принципов: тесное единство (union intime) главных дворов; дух взаимного доброжелательства, вдохновляющего великих государей; единомыслие и совместно приобретенный опыт, которые должны были устранить все политические осложнения. Учитывая текущий кризис, служили ли эти принципы по-прежнему краеугольным камнем общественных устоев? Чтобы ответить на этот вопрос, императору Александру нужно было понимать, какие меры предпримут союзники, если: (1) испанское правительство путем благоразумного и энергичного применения собственных средств не сможет погасить вулкан, разверзшийся у подножия трона; (2) король Испании по собственному побуждению попросит своих союзников о помощи; или (3) кризис станет затяжным и еще более опасным для полуострова, более губительным для испанских колоний и более тревожным для остальной Европы.
Позиция Австрии, доведенная до сведения Нессельроде 13 (25) апреля 1820 года графом Головкиным, состояла в следующем. Австрия признавала угрозу испанского восстания, которое в перспективе было способно распространиться на весь Полуостров и колонии[380]. Тем не менее австрийское правительство не принимало на себя никакой ответственности за действия союзников. До сих пор испанский король не изъявил желания получить советы или помощь от европейских держав. Российское правительство признало эти доводы, но продолжало настаивать на коллективном ответе. 19 апреля (1 мая) 1820 года Нессельроде написал Головкину, Ливену и Алопеусу (представителям России в Австрии, Великобритании и Пруссии), что император Александр желает провести встречу союзников[381]. Ситуация во Франции оставалась тревожной, и падение испанского правительства грозило катастрофой для всей Европы. И снова Россия рассматривала единство союзников, которое спасло Европу от Французской революции и Наполеоновских войн, как лучшее средство для разрешения испанского кризиса.
Важно отметить, что король Людовик XVIII также был готов обсудить возможность вмешательства в ситуацию в Испании, и российское правительство признавало право Франции взять на себя инициативу в переговорах об испанской монархии. Но согласно соглашениям о союзничестве, Александр и Людовик могли обсуждать Испанию только после того, как Австрия, Великобритания и Пруссия ответят на предложение от 3 (15) марта[382]. Поэтому Нессельроде посоветовал французскому правительству обратиться к другим союзникам, не ссылаясь на записку от 19 апреля (1 мая), в которой Россия призывала союзников к действию, если испанское правительство не исправит ситуацию[383]. Однако выяснилось, что Великобритания была готова рассмотреть вероятность коллективного вмешательства только в том случае, если под угрозой оказалась бы жизнь королевской семьи или целостность Португалии[384]. В силу внутренних политических ограничений и противодействия сотрудничеству с Францией британский министр иностранных дел Каслри не мог ответить на предложение России официальным заявлением. Тем не менее он сообщил графу Ливену, а также венскому и берлинскому дворам, что Великобритания остается сторонницей общеевропейской системы [Schroeder 1994: 607–608; Mitzen 2013: 106–110][385].
Записка Российского кабинета, обращенная к союзникам, возникла из ноты от 7 (19) апреля 1820 года, полученной Нессельроде от посланника Испании в Санкт-Петербурге и будущего испанского министра иностранных дел Франсиско Сеа Бермудеса[386] (1779–1850)[387]. В этой ноте сообщалось, что Фердинанд VII принес присягу на верность конституции 1812 года, и объяснялось, почему он это сделал. Король действовал в интересах безопасности, спокойствия и гармонии своего народа; принимая разумные и устойчивые социальные институты, соответствовавшие «духу и просвещению времени», он надеялся предотвратить мятеж. Испанский народ отстаивал свободу и славу своего монарха, именно поэтому действия короля служили объединению испанской нации с законным государем и, следовательно, заслуживали уважения со стороны союзников. Конституция 1812 года была принята кортесами, избранными в 1810 году, а в соответствии с договором с Центральной хунтой Испании, подписанным в Великих Луках 8 (20) июля 1812 года, Россия признавала изгнанного короля Фердинанда, кортесы и конституцию[388]. Таким образом, этот договор служил юридическим основанием для того, чтобы Россия согласилась с решением испанского короля о конституции, утверждал автор ноты.
Нессельроде направил Сеа Бермудесу ноту от 18 (30) апреля 1820 года с ответом императора Александра испанскому правительству[389]. В ней Александр признавал, что процветание испанского государства неотделимо от славы короля, и допускал, что события марта 1820 года стали неизбежными еще в 1814 году, когда Фердинанд VII вернулся на трон. Однако ничто не оправдывало принятие незаконного документа, подчинившего Испанию прихотям простонародья. Россия приняла договор от 8 (20) июля 1812 года из уважения, восхищения и благодарности за ту роль, которую сыграла Испания в свержении французского ига, и эти чувства разделяли все европейские державы. Союзники также проявляли постоянную заботу о судьбе Испании, а сам император Александр
