действовать «в концерте». На протяжении всего периода от Венского конгресса (1814–1815) до французской интервенции в Испанию (1823) все правители великих держав рассматривали революцию как бедствие, и все соглашались, что это бедствие поразило бо́льшую часть Европы.
Греческий кризис и страх перед Русско-турецкой войной 1821–1822 годов поставили под сомнение вечные принципы европейского мира; эти проблемы возникли из-за событий за пределами Европы. В то же время события на местах и продолжавшиеся союзнические переговоры также выявили пределы просвещенного ви́дения европейского единства императором Александром. Исходя из российских документов умеренность и приверженность монарха законности выглядели подлинными, что продемонстрировали раскол с Каподистрией и настоятельные указания, чтобы Строганов не допустил в петербургском обществе высказываний в пользу войны и распространения экстремистских взглядов[363]. Однако в отношениях с союзниками давление, направленное на решение политических вопросов и вопросов стабильности в рамках Османской империи, также выдвинуло на первый план давние подозрения относительно целей России. Союзники также не оправдали ожиданий Александра в отношении того, что означало действовать «в концерте», на основе правовых обязательств и моральных обязанностей, кодифицированных в договорах союза. Даже в этом случае, несмотря на неоднократные разочарования, воплощенные в решениях Троппау, Лейбаха и Вероны, союзническое единство сохранилось.
Россия имела долгую историю дипломатических и военных связей с Османской империей. Военная истерия 1821–1822 годов сразу поставила под угрозу мир, установленный Бухарестским договором (1812), и представляла собой успешную попытку по урегулированию серьезного кризиса в рамках европейской системы. Александр ожидал, что союзники признают законные права России, в том числе право на защиту христиан, живущих под властью Османской империи, и право на применение военной силы для обеспечения соблюдения договорных обязательств. Эти ожидания, по мнению российских политиков, соответствовали поддержке Пруссией и Россией интервенции Австрии в Неаполь и предложению Александра о военной помощи Франции, если испанские революционеры попытались бы вторгнуться на территорию Франции. Наконец, страх перед русско-турецкой войной показал, что идея императора Александра о европейском единстве не могла быть отделена от христианских верований, которые внутри и за пределами Европы, и, конечно, в Российской империи, подорвали идеалы просвещенного универсализма и религиозной терпимости. Акт Священного союза от 14 (26) сентября 1815 года и нота посланника в Константинополе Г. А. Строганова турецкому правительству от 6 (18) июля 1821 года провозгласили идею религиозного сосуществования в отношениях Европы с Османской империей. Тем не менее кризис 1821–1822 годов выявил продолжавшиеся религиозные и националистические эксцессы: антигреческие, антитюркские, антихристианские и антимусульманские. По мере того как терпимость и космополитизм перерастали в религиозную и национальную вражду, потенциал для тотальной войны, уже очевидный в период Французской революции и Наполеоновских войн, возродился [Bell 2001]. Умеренный реформизм, который включал административно-правовые (и даже конституционные) изменения без насилия против установленного порядка, вновь и вновь будет подвергаться испытаниям.
Глава 5
Испания и европейская система (1820–1823)
Положение Испании эпохи Реставрации в европейском союзе позволяет получить общее представление о проблемах, с которыми столкнулись политические лидеры в период миротворчества с 1815 по 1823 год. Испанская революция стала первым крупным восстанием эпохи Реставрации, а в американских колониях Испании с 1808–1810 годов продолжались народные движения, вдохновленные Просвещением. Иными словами, в отношениях Испании с союзом и в политической нестабильности, охватившей саму страну и ее колонии, прослеживается уязвимость и ограниченность европейской системы, какой ее замыслили российские дипломаты и император Александр в годы после Венского конгресса. Задолго до того, как великие державы (за исключением Великобритании) коллективно признали Испанскую революцию угрозой, оправдывающей вмешательство, события в Испании начали нарушать реализацию замысла миротворцев.
С точки зрения русской дипломатии, Испания бросила вызов миру в Европе уже тем, что отказалась принять Заключительный акт Венского конгресса и второй Парижский договор. Согласно договорам 1815 года, герцогства Парма, Пьяченца и Гвасталла отходили жене Наполеона эрцгерцогине Марии-Луизе Австрийской и ее потомкам. При поддержке Великобритании и Франции Испания заявила, что после смерти эрцгерцогини Марии-Луизы эти территории должны отойти инфанте Марии-Луизе, дочери короля Испании Карла IV, ее сыну Карлу Людовику и его прямым потомкам по мужской линии. Несмотря на законность этих притязаний и важность привлечения Испании к общему союзу, император Александр не решился выступить против австрийских интересов. В конце концов австрийский император Франц I принял территориальные корректировки, предложенные Великобританией, и в июле 1817 года Испания присоединилась к Заключительному акту Венского конгресса[364]. Два года спустя Общее постановление Франкфуртской комиссии (8 (20) июля 1819 года) определило линию наследования испанской инфанты, ее сына и его потомков. Исключение составляли округа, лежащие на левом берегу реки По, признанные австрийскими владениями, и Княжество (затем Герцогство) Лукка, которое после смерти австрийской эрцгерцогини должно было перейти к Великому герцогству Тосканскому [Додолев 1984: 116–123][365].
Хотя принятие Испанией Венского соглашения стало важнейшим шагом к обеспечению мира, в российском докладе о состоянии дел в европейской политике, датированном 5 (17) июня 1817 года, указаны дополнительные проблемы. Как это неоднократно случалось в истории союза, среди европейских правительств возникли подозрения относительно намерений России[366]. В данном случае слухи об особых русско-испанских отношениях ставили под сомнение верность императора Александра европейской системе. Эти сомнения как будто оправдались, когда по соглашению от 30 июля (11 августа) 1817 года Россия продала Испании военные корабли. Неудивительно, что Александр отверг всяческие инсинуации и даже намекнул, что Великобритания должна выступить посредником между Испанией и ее американскими колониями [Там же: 128–135][367]. Политика России в отношении Испании, как утверждалось в официальных заявлениях, должна была пониматься как часть более масштабной работы по упрочению общеевропейской политической системы посредством морального воздействия. Для восстановления власти испанской короны – процесса, который должен был происходить в обоих полушариях, – Испании требовалась помощь всех европейских держав. С этой целью дипломаты Александра в Мадриде получили приказ довести мнение России до испанского короля и его министров, которых следовало убедить достичь соглашения с Великобританией по поводу работорговли и принять посредничество Великобритании в умиротворении с колониями [Bew 2012: 446–447][368]. К моменту встречи великих держав в Аахене в сентябре 1818 года оба эти предложения были приняты[369].
Еще одним источником беспокойства стало продолжающееся соперничество между Испанией и португальской Бразилией за земли, лежавшие к северу от залива Ла-Плата. В 1816 году португальские войска вторглись на спорную территорию Уругвая, а в 1817 году заняли Монтевидео, расширив границу Бразилии до залива[370]. Пять великих держав единодушно осудили нападения на американские территории Испании, а когда испанская монархия попросила помощи, согласились выступить в роли посредника в интересах сохранения всеобщего мира [Bartley 1978: 2363–2495][371]. В феврале 1817 года в Париже состоялась встреча министров, итогом которой стала нота, направленная правительству португальской Бразилии. В ней говорилось, что отказ принять посредничество будет рассматриваться как очевидное доказательство злого умысла. Европейские державы признавали законное право короля Фердинанда VII, но при этом хотели, чтобы в процессе решения этого территориального спора Испания не отказалась от принципов умеренности. Согласно российскому дипломатическому докладу в июне 1817 года, посредникам не удалось добиться определенного успеха, и к началу Аахенского конгресса этот конфликт так и не был разрешен[372]. Хотя пять великих держав плюс португальская Бразилия приняли предложение Великобритании о реституции Монтевидео, в октябре 1818 года Испания еще не согласилась с этим планом. Испанской монархии также не удалось восстановить власть над колониями. К 1825 году движения за независимость в Центральной и Южной Америке стали фактически победоносными, хотя по мере развития событий, когда союзники сталкивались с суровой реальностью революции на полуострове, судьба Испанской Америки казалась менее
