руку и сжала.
— У него была любовь и новый дом. Ты спас его для этого.
Яан наклонился к уху Ольги.
— Ты можешь сказать наши слова?
Она закрыла глаза. Когда появились слезы, она позволила им течь по щекам, и они оставили холодные следы на ее лице.
На языке их родины, срывающимся голосом произнося уже становящиеся непривычными слова, она сказала:
— Мы посылаем тебя в землю: нашего друга и брата, нашего сына, чтобы ты мог начать путь заново. Мы произносим твое имя, Якоб, и плачем по твоему телу, чтобы ты был готов к следующему повороту колеса. Пусть солнце согреет тебя, и земля удержит тебя, пока мир катится вперед. Пусть дух твой теперь будет свободен.
— oOo~
Через два дня у Фриды поднялась температура, и кашель стал утихать. Она была вялой и бледной, но Ольга понимала, что скорбь — это не болезнь, и знала, что если Фрида захочет, то выздоровеет. Ей было всего четырнадцать лет, и она уже стала вдовой, но дух ее был силен.
Когда в тот же день Ольга увидела, что она сидит и ласково разговаривает со старухой, лежащей рядом с ней, она поняла это с уверенностью. Фрида выздоровеет.
Больные стабильно приходили в зал, но теперь их было не более двух или трех человек в день. Но смерть косила людей широкой косой и забирала по десятку человек каждые сутки.
Вали принес в жертву быка, прося своих богов увести болезнь из города.
Ольга думала о лошади, которой он перерезал горло перед отплытием из Эстландии. Прекрасная золотая кобыла Бренны. Жертва богам.
Их путешествие было нелегким, но метание морей все-таки привело их сюда, домой, где Вали ждала готовая помочь армия.
Возможно, на небесах и в море были боги. Возможно, кровь этого быка каким-то образом успокоила бы их и принесла бы народу Карлсы спасение от чумы.
Ольга накрыла глаза лихорадящего ребенка прохладной тряпочкой. Она встала и наклонилась, чтобы поднять миску с водой, и вдруг почувствовала что-то внутри, какой-то трепет. Быстро выпрямившись, она положила руку на живот. Как заметила Бренна, и как она сама, конечно, знала, ее живот чуть вырос. Это случалось раньше всего однажды, в те драгоценные месяцы, когда Ольга носила сына. И теперь… что-то внутри двигалось.
Может, Бренна была права? Она может быть беременна? Она должна знать. Это была ее работа — знать.
Ольга подумала о своем плохом самочувствии в последние месяцы, о своей тошноте и отсутствии аппетита. Она верила, что это признаки ее тоски, и так и могло бы быть. Но она пропустила кровь уже три раза. И живот начал расти. А теперь это движение. Это мог быть спазм, не более. Каждый признак мог быть проявлением другой болезни. Но что они значили все вместе?
Годы бесплодия говорили, что это невозможно.
Но что бы она сказала женщине, которая пришла к ней за советом?
Она бы сказала, что если признаки сильны, истина ясна.
Она была беременна. Носила ребенка Леифа.
Ольга думала, что это невозможно, она была глуха и слепа к знамениям, отрицала их, и теперь ее уши и глаза открылись.
Ребенок Леифа. Ее ребенок. Ребенок.
Что это значит для них?
Это не имело никакого значения. Она носила ребенка, и впервые за много месяцев Ольга вдруг подумала о будущем.
Она была окружена смертельной болезнью, и несмотря на то, что не заболела, не могла рисковать. Ей придется сказать Дагмар, что она покинет зал.
В эти недели она хорошо обучила других уходу за больными. Она останется рядом, в своем доме, будет готовить бальзам от кашля и сможет помочь советом, но она больше не могла находиться в зале.
Ольга оглянулась в поисках матери Бренны, но вдруг почувствовала еще один трепет, на этот раз — в горле.
Она попыталась прочистить горло…
И не смогла перестать кашлять.
Глава 18
Леиф положил длинный меч на ребро ладони.
— Равновесие хорошее, — он подбросил тяжелый клинок и подхватил его. — Мне не нравится плетение на рукояти. Слишком мягкое.
Кузнец кивнул и забрал у него клинок.
— Ты бы предпочел, чтобы рукоятка была гладкой и отполированной?
Леиф кивнул.
— Как я и думал. Юный Даг, — кузнец указал на своего ученика, — решил, что новый меч ярла должен быть самым красивым. Он оплел рукоятку и даже хотел вырезать какой-то узор. Но я сказал ему, что это не твой стиль.
Улыбнувшись мальчику, Леиф сказал:
— Плетение — хорошая работа. Красивый клинок хорош для ритуалов и церемоний, мальчик. Но ярл должен носить такой же меч, как его люди. Это инструмент. Самый важный инструмент, который когда-либо был у человека, но инструмент. Если я забуду об этом, я не буду достоин владеть им.
Мальчик покраснел.
— Прости меня, ярл Леиф.
Хлопнув подмастерье по спине и кивнув кузнецу, Леиф покинул кузницу и продолжил свой путь к верфи.
Празднование солнцестояния закончилось, и город медленно приходил в себя после дней разгула. Еще стояла зима, но здесь, на Гетландском берегу, снег не был таким глубоким, и уже бежали ручьи. Каждый день приносил все больше солнца.
На верфи работали вовсю, чтобы подготовиться к летнему набегу. Планы на этот поход занимали разум Леифа и держали тело в тонусе, и это было хорошо. В тихой темноте ночи, один в своей комнате, Леиф чувствовал внутри грызущую пустоту. Он чувствовал, что становится замкнутым, что чувство вины зажигает в нем гнев — и все потому, что он не прощен, не понят теми, кого любил больше всего. Леиф знал, что если он позволит этим темным чувствам вцепиться в него когтями, он станет тем, кем не хотел бы быть.
Астрид говорила, что он должен найти жену. Ему нужны были живые наследники, настаивала она, и ему нужно было общение, а если его не хочет Ольга, значит, надо найти того, кто захочет.
К счастью, она не предлагала себя в роли жены. Леиф сблизился с Астрид; тем более что он стал ярлом Гетланда, а она — его правой рукой, и он восхищался ею и предпочитал ее компанию любому другому в городе. Но она была вспыльчивой и быстрой в бою, лезла вперед с оружием и была остра на язык, и Леиф считал, что мужчине, с которым она решит связать судьбу, потребуется большая сила духа и настойчивость.
Леиф не собирался жениться снова. Да, однажды он женился без любви, и ему посчастливилось потом полюбить жену, но теперь он любил Ольгу и
