Толчок понимал: если что-то выльется наружу — его легко могут сделать крайним. И тогда падение неизбежно…
* * *
Дровосек увидел Тоню, когда приехал в эскадрилью по каким-то служебным делам. Летун срочно уехал в отпуск, где хлопотал о своем переводе. А прапорщик Антонина Цветухина ходила в героинях: все-таки была в плену у террористов. Сослуживцы слышали, что ее освободили в ходе какой-то спецоперации при участии Летуна. Выпытывали подробности, но она отвечала, что и сама ничего толком не знает. Просто ворвались люди в масках и спасли.
Они столкнулись с Дровосеком на дорожке от штаба к столовой. Остановились. Посмотрели друг на друга.
— Это у тебя пистолет в брюках или ты просто рад меня видеть? — с язвительной улыбкой поинтересовалась Антонина.
— Сама додумалась? — хмуро спросил Дровосек.
— Нет, в книжках прочитала. У меня же сейчас много свободного времени. Вот и просвещаюсь. Как семья?
— Нормально.
— Славно. Ну я пошла?
— Постой, — Дровосек вдруг остро почувствовал, что хочет Антонину. Хочет страстно, до судорог, и не может позволить, чтобы она вот так вот ушла.
— Как ты? — спросил он.
— Нормально. — Тоня пожала плечами и как-то неопределенно улыбнулась: мол, почему тебя так волнует, как я?
Тоня сводила Дровосека с ума. А еще она нравилась ему тем, что могла быть разной: роковой, обольстительной, милой, домашней, умной, глупой. Она меняла косметику, цвет волос и стиль одежды чуть ли не каждый месяц. Но в каждом своем новом облике оставалась крушительницей мужских сердец.
— Я хотел сказать… — начал он и замолчал. Так как не знал, что же хотел сказать. Тоня молча смотрела на него, ожидая продолжения.
А какое продолжение могло быть?
У Дровосека была семья.
Он женился рано — в военном училище. На дочери подполковника, преподавателя на кафедре сопротивления материалов. Таких девочек — дочерей офицеров военного училища — звали «пятерками». Мол, женишься, и «отлично» по нужному предмету тебе обеспечено.
С будущей женой младший сержант Саша Игнатьев познакомился на дискотеке в родном училище. На будущий вечер назначил свидание, на которое безнадежно опоздал. Не по своей, впрочем, вине. Когда он уже переоделся, чтобы бежать в увольнение, его выловил командир роты и заставил проводить с отделением дополнительное занятие по заправке кроватей.
А девушка терпеливо ждала полтора часа на морозе и не сказала ни слова упрека, когда Игнатьев прибежал-таки.
— Куда пойдем? — спросил он, выдыхая изо рта морозный пар.
— Пойдем куда-нибудь погреемся, — ответила она дрожащими от холода губами.
Год они встречались просто так. Потом папа поставил вопрос: чего ты просто так ходишь? Или женись, или уматывай.
Но Игнатьев уже так привык принимать горячую ванну (в казарме только холодная вода, баня же раз в неделю), есть домашние пельмени, носить чистые носки вместо портянок, что уже не мог отказаться от всего этого.
Пришлось жениться.
В паспорт поставили штамп. А в диплом — пятерку по сопромату и термеху.
Когда после службы уехали в дальний гарнизон, жена заскучала. От нечего делать стала пилить мужа, который приходил со службы — язык на плече. Несколько раз он серьезно хотел убить ее, но потом родилась дочь. И у жены стало меньше свободного времени. Перестала донимать мужа по пустякам, и жизнь как-то наладилась. Со временем страсть угасла, но оставалась привычка.
«Привычка свыше нам дана, замена счастию она», — мысленно цитировал классика лейтенант Игнатьев. В его жизни все как-то устаканилось. Изредка он ходил налево. Но не делал из измен культа. И к жене относился очень тепло… До тех пор, пока на горизонте не появилась Антонина…
Получилось так, что дочь сильно заболела. И жена поехала с ней в Россию — лечиться. А Дровосека закружило…
С Антониной ему было очень легко. Она была хорошая хозяйка. Нетребовательная. Ласковая. Умела понять и простить… Хотя и жена до (и первое время после) свадьбы была точно такой же. «Потом уже скурвилась…» — вздыхал Игнатьев.
— Я хотел сказать… — неуверенно произнес он, — может, как-нибудь… пообедаем…
— Как-нибудь, может, и пообедаем. — Антонина рассмеялась.
Она откинулась назад, словно отстраняясь от Дровосека. Ему показалось, что Антонина уже к нему равнодушна, и эта мысль распалила Игнатьева. Он едва удержался, чтобы не наброситься на нее, не сорвать платье и овладеть ею тут же, на заплеванном и загаженном окурками асфальте…
— Погоди. — Игнатьев взял ее за руку.
Но Антонина легким движением освободилась и отошла чуть подальше.
— Нам не о чем говорить, — холодно произнесла она, — извини, я спешу.
И ушла. Быстрым, уверенным шагом.
Игнатьев остался стоять. Он смотрел ей вслед, разинув рот.
Ну не мог он бросить семью. Не мог! Из-за дочери…
А Антонина ликовала. Встреча убедила ее, что не все еще потеряно. Она желала Игнатьева не меньше, чем он ее. И ничего не могла с собой поделать. Ее сводили с ума ягодицы Дровосека: упругие, подтянутые, округлые. У нее кружилась голова при виде их.
Ветров, конечно, был хорошим парнем. И даже — симпатичным. Но ягодицы у него ни к черту. Вялые. Рыхлые. Никакой страсти в них!
«Дура я дура! — думала Антонина, мечтая об Игнатьеве. — Есть же у меня Ветров — нежный, заботливый. Он рисковал жизнью ради меня. Но самое главное — он холостой, — Забудь про Сашу!»
Она говорила себе, что Игнатьев — мерзавец (что было чистой правдой), что готов был продать ее в бордель (или по крайней мере закрывал на это глаза), что он мизинца не стоит на руке Ветрова.
И все равно.
Любила.
Что тут поделаешь.
Любила Игнатьева. Как брошенная игрушка по-прежнему любит ребенка-шалуна. Неблагодарного и злого…
«Пусть помучается, — подумала Антонина после встречи, — а потом он будет мой».
* * *
У генерала Толочко было такое чувство, что его обманули. «Усмон — сволочь! — думал Толчок. — Он вел двойную игру!» От разведки не укрылось, что тот за спиной миротворцев и Масуда общался с талибами. И благодаря этому в Душанбе были две крупные террористические группы. Одна работала на генерала Толочко, другая — на Усаму Бен Ладена.
А вот последний был очень доволен. Он считал, что не зря потратил деньги. Даже получил приятный бонус: когда Усмону Налибшоеву стало очень трудно, он позвал на помощь Масуда. Российские пограничники же разметали присланную подмогу в пух и прах. Чем ослабили силы Панджшерского льва.
Если и был в мире человек, которого Усама хотел растоптать, унизить, похоронить даже память о нем… Так это был Ахмад Шах Масуд.
