лицом вниз на земле.
Да и её спутник смотрелся вполне соответствующе. Его изгвазданные грязью, заплатанные штаны с него сползали — не сильно, но вполне заметно, — поскольку в них не было пояса. На обеих ладонях Ивана Алтынова темнели какие-то заскорузлые повязки. Его светло-русые, с рыжеватым оттенком волосы чуть ли не стояли дыбом. А рубаха, когда-то наверняка — белая, стала похожа своими фигурными пятнами на размытое водой акварельное полотно. И в довершение всего под рубахой он тащил своего кота.
Священник знал, что этого наглого зверя зовут Эриком Рыжим, в честь знаменитого викинга. И впервые ему пришло в голову: да ведь и сам Иван Алтынов смахивает и телосложением, и светлой мастью на какого-нибудь скандинавского воина! Пожалуй что, Иванушка всегда на него смахивал. Но, покуда он оставался Иванушкой, сходство это совершенно невозможно было заметить. Зато теперь она приступило столь явственно, что Александру Тихомирову, хочешь — не хочешь, вспомнились исторические сведения о том, как вольно вели себя варяжские воины с девицами. И протоиерей раскрыл уже рот, чтобы вопросить грозно: "И как это всё понимать?" Однако ничего произнести не успел, поскольку его опередил Иван Алтынов.
— Добрый вечер, отец Александр, — проговорил он так спокойно и с таким достоинством, что священник снова усомнился на миг: а не ошибся ли он всё-таки, приняв этого человека за Иванушку Алтынова?
Но уже в следующий момент на священника накатил праведный гнев и он возопил:
— По-твоему, негодник, сейчас — вечер? И, по-твоему, его можно счесть добрым?
Как ни странно, когда Иван Алтынов услышал в свой адрес слово негодник, губы его тронуло подобие улыбки. Никаких угрызений совести он явно не испытывал.
— Папенька, это совсем не то... — начала было оправдываться Зина.
Однако бессовестный молодой человек сжал её руку, призывая к молчанию, и она не договорила.
— Прошу прощения за наш вид, — произнес Иван — снова без малейших признаков волнения или вины. — Зина и я — мы попали в весьма неприятную историю на Духовском погосте. Потому-то наша одежда и выглядит так скверно. Однако спешу вас заверить — чтобы предварить возможные упреки с вашей стороны: ничего предосудительного мы не совершали. Я счел бы для себя позором, если бы честь вашей дочери пострадала. И я очень рад, что вы уже вернулись в город. Ваша помощь может мне очень пригодиться.
Отец Александр сам ощутил, как у него раскрывается рот от изумления. И захлопнул его так поспешно, что у него клацнули зубы. Ещё никогда — ни разу за всю жизнь — Иван Алтынов не говорил вот так. Священник не только не слыхивал от него подобных оборотов речи, но даже и не предполагал, что купеческий сын способен их употребить.
— М-м-м... — Это нелепое мычание оказалось единственным, что потрясенный священник сумел из себя выдавить.
А Иван Алтынов между тем продолжал — по-прежнему без тени смущения:
— Я должен сейчас вернуться домой. И собираюсь пробыть дома до рассвета. А потом я вернусь сюда, к вам и к Зине. Надеюсь, вернусь не с пустыми руками. И расскажу вам, что я стану делать дальше. А до этого времени я настоятельно прошу вас обоих никуда не уходить дальше собственного двора. От этого будет зависеть ваша жизнь.
Отец Александр снова попробовал что-то промычать, на сей раз — с вопросительный интонацией. И, кажется, Зина поняла его без слов — тут же сказала:
— Я всё вам объясню, папенька — как только переоденусь и умоюсь.
— И я настоятельно рекомендую вам словам Зины поверить, — снова встрял в разговор новый Иван Алтынов. — Заранее предвижу, что рассказ вашей дочери может показаться вам немыслимым, а потому считаю своим долгом вас предупредить: вплоть до моего возвращения вы ни в коем случае не должны пытаться проверить истинность её слов. Поверьте моему слову: идти на Духовской погост сейчас, пока не рассвело — равносильно самоубийству. Да, и вот ещё что. — Купеческий сын вытащил из-за пазухи своего кота и протянул его Зине, которая тут же приняла упитанного зверя на руки. — Пусть Рыжий пока побудет у тебя, Зинуша. Не хочу тащить его сейчас в свой дом.
4
Валерьян Эзопов превозмог себя. Кое-как он поднялся с дивана в гостиной и вышел на освещенное масляными лампами парадное крыльцо дядиного дома, подле которого уже стояла наготове запряженная парой лошадей коляска. Валерьян не имел намерения ехать к исправнику вместе с Лукьяном Андреевичем Сивцовым, который в эту коляску уже забрался. Нервы Валерьяна и без того были на пределе. Однако он решил, что будет странно и даже подозрительно, если он не выйдет, чтобы дать напутствие дядиному старшему приказчику. В конце концов, в отсутствие Митрофана Кузьмича и его сына именно Валерьян становился главным мужчиной в доме.
— Скажите исправнику, — обратился он к Сивцову, — что Митрофан Кузьмич с Иваном должны были вернуться ещё много часов назад. И что мы с моей матушкой страшно обеспокоены их отсутствием, потому как...
И тут с Валерьяном случилась по-настоящему страшная вещь: он позабыл, что именно он собирался сказать. Да и какие-либо слова вообще он не мог вспомнить. Так и застыл, осекшись на середине фразы и глядя в тот конец улицы, где располагался дом священника Тихомирова, а ещё дальше находился Духовской погост. Оттуда катила — не быстро, явно увлекаемая усталой лошадью — одноконная бричка с двумя фонарями по бокам. И, хоть светили они отнюдь не ярко, и этого света Валерьяну хватило, чтобы разглядеть того, кто бричкой правил. На козлах сидел, держа в руках вожжи, плечистый детина — его двоюродный брат Иван Алтынов.
Приказчик Лукьян Андреевич был отнюдь не дурак — мгновенно смекнул, что хозяйского племянника лишило дара некое диковинное зрелище, созерцаемое им. Лукьян тотчас же высунулся из-под опущенного тента коляски — развернулся всем корпусом в ту сторону, куда Валерьян глядел. И — с уст приказчика сорвался радостный возглас:
— Иван Митрофанович! Слава Тебе, Господи!..
Выскочив из коляски, приказчик устремился навстречу подъезжающему Ивану, который вскинул одну руку, приветствуя его, и чуть придержал лошадь. Странный это был жест — не-Иванов. И, когда б ни слова приказчика, Валерьян, пожалуй что, решил бы, что обознался — принял за своего кузена какого-то неизвестного господина, старше летами и совершенно иного воспитания. И ощущение этого — что он всё-таки ошибся в опознании — усилилось у Валерьяна многократно, когда сидевший на козлах брички
